Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Екатерина Казарина. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Вот, казалось бы, простой вопрос: чем может заниматься молодая красивая умная девушка в субботу утром? А вы можете предположить: спит она, пьёт чай со свежими булочками, совершает пробежку – и ошибётесь! Молодая красивая девушка, то есть я, валялась в койке и высчитывала, сможет ли она поспать ещё пару часиков или всё-таки надо вытаскиваться из постели и приступать к уборке. Вообще-то, часы показывали уже 3 утра, хотя кто-то бы сказал, что 3 дня, вернее, 15.00.

Прикинув, что до появления моего молодого человека есть ещё часов 5-6, я сочла, что ещё пару часов на крепкий здоровый сон у меня есть, я повернулась на бок, предварительно поставив будильник. Видимо, я очень счастливый человек, раз ставлю будильник на счастливое число 17.17.

Проснулась я от треньканья телефона и от разговора. В кресле расположилась моя бабушка по отцу, любовно именуемая мною ба, а в ногах у меня примостилась бабуля, которая со стороны мамы.

– Ну наконец проснулась! – возмутилась ба, покачивая тапочкой.

– И не говори! – поддержала бабуля и стянула с меня одеяло.

– Ну бааааа!!! – протянула я, пытаясь поймать одеяло.

Этого уже бабушки не стерпели и стали так возмущаться, что я побоялась, как бы не сбежались соседи!

– Как тебе не стыдно! К тебе скоро придёт молодой человек!

– А у тебя! Стыдно сказать! Полы не метены уже неделю!

– Посуда второй день в мойке лежит!

– Бельё не сменено сутки!

– Зеркало пылью покрылось!

– Некогда смотреться в него… – попыталась вякнуть я, но меня безжалостно прервали.

– А если ОН захочет посмотреться? А об этом ты не подумала?

– И вообще, прости хоспади, ты на себя в зеркало смотрела? Ноги не бриты уже сутки!

– Ба! – взорвалась я. Хоть они и мои родственницы, хоть и в возрасте, но совесть-то надо иметь!

Пришлось встать и пошлёпать на кухню. Под бдительным руководством моих бабулей перемыла всю посуду, все поверхности. Эти две старые перечницы даже заставили меня вымыть батарею: «А вдруг он захочет носки сюда повесить!»

Когда стала отмывать полы, то ба клюкой пригнула мою голову к полу:

– Ниже, ниже наклоняйся! Дальше руку под диван суй! Вдруг у него зажигалка выпадет и закатится, а у тебя там пыль вековая!

– Он не курит! – опять попыталась возмутиться я.

– А если не зажигалку, а телефон? – оборвала безжалостно бабуля и добавила пинок, чтобы я ещё наклонилась. – Ниже!

В полной мере ощутив себя рабом на плантации, я залезла в ванную.

– Не забудь соскоблить старую кожу с пяточек! – продолжала инструктировать ба.

– И бритву поменяй – эта уже старая. Кожа будет не как шёлк! – сунула свой длинный нос бабуля на полочку с моими принадлежностями.

– Я уже большая! – пробурчала им в ответ, но словила подзатыльник.

– Мала ещё – старшим перечить! – в один голос отчеканили бабули и занялись моими волосами: промыли их, намазали чудо-травами и вновь промыли.

Да, в этом мои бабушки толк знали.

– Идёт! Идёт! – Внезапно засуетились они. – Вылезай уже! Вытирайся! Тебе ещё надо намазаться маслом и чайник поставить!

Я медленно заскрипела зубами:

– Вы что, будете мне ещё и ночью советы давать?

– Нет! – смутилась бабуля. – Мы же воспитаны правильно и не позволяем себе подсматривать.

– Конечно-конечно! – заулыбалась ба, но как-то очень фальшиво.

– Ах вы старые перечницы! – я выскочила за ними в коридор, старательно лупя тряпкой по обеим.

Но тут распахнулась входная дверь, и на пороге показался он. Я медленно залилась краской: после процедур и ссоры с бабушками я совсем забыла одеться…

– Да, кстати, – донеслось с потолка, где медленно таяли два призрака моих бабулей, – сверху будь медленнее – ему так больше нравится!

(с) Екатерина Казарина

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” сыктывкарский прозаик Григорий Спичак.

Ох, и красив я был тогда. Почти как гусар времен Бородино. Готовая форма дембеля, солдата, приготовившегося к увольнению в запас, была использована задолго до увольнения. Ещё шёл сентябрь, ещё «трубить да трубить» дней шестьдесят-восемьдесят, а по армейским меркам это много. Ещё листья только-только начали желтеть.

Нам дали увольнительную. Мы думали – идти или не идти в маленький серый городок Свободный, где и располагался наш гарнизон. Что делать-то там, в этом очень сером городке? Вероятно, мы с двумя моими товарищами так и не пошли бы никуда, остались бы валяться в каптерке и бренчать на гитарах, если бы не случайно подслушанная нашим дневальным реплика в дежурной части. Там кто-то кому-то по телефону сказал, что в городском медучилище сегодня осенний бал, что там «и вправду всегда как-то стильно и пышно»… Приглашают молодых офицеров и солдат из медицинской части. Мы были не из медицинской… Но что, мы рыжие что ли? Мы завелись – решено было идти на «настоящий пышный бал». И стали собираться. Мне бы тогда догадаться, что вечер будет какой-то необычный в моей жизни – как-то уж слишком… слишком как-то празднично и правильно мы собирались. И запах парфюма в казарме был слишком. И слишком не казармено, а как-то по-кадетски светили настольные лампы, создавая клубный эффект. И слишком как-то по-отечески проводил нас инструкцией начальник штаба – занудливый и мелочный Курьянов. Еще в казарме все преобразилось и было торжественным. И необычно была «ночь тиха…». Ну, не ночь – вечер.

В медучилище прямо у порога гостей встречали «фрейлины» – яркие и красивые девушки, с прическами и запахами какого-то романтического «киношного» прошлого. И даже окна актового зала по случаю бала изнутри были оформлены каскадными гардинами, белыми с розовыми цветами. Клацая по бетонному полу первого этажа подковками наших, сверкающих от гуталина, сапог, мы, окруженные подхватившими нас другими «дежурными», были проведены на второй этаж, где в ослепительно ярком свете были распахнуты двойные двери спортзала, и свет там казался ярче яркого даже по сравнению со светом в коридоре. Боже, здесь светили даже канделябры! Вот уж правда – настоящий пышный Осенний бал. Мы с друзьями были поражены эффекту наших золотых галунов и белых аксельбантов, строгости рядов пуговиц на «пш-форме» старого образца (в конце 70-х так было модно уходить на дембель), будто сами себя видели впервые. Зеркала тут были громадные и свет, конечно, ярче света казарменного раз в тридцать. Мы отражались даже в паркете! Мы боялись ступить на него, зная, что поцарапаем его своими железными набойками на каблуках. «Ничего-ничего, мы знаем, что через полтора часа паркет будет взлохмачен до неузнаваемости, – улыбаясь, сказала высокая красивая женщина в очках, наверно, завуч или директор училища. – Но это наша традиция, и самый идеальный паркет все-таки придуман, чтобы по нему ходили…» – она приглашающим жестом ввела нас в актовый… нет – в бальный зал этого дворца.

Не знаю сколько пар девичьих глаз смотрело на нас, может сотня, может полторы. Мы были в центре внимания не случайно – кроме нас, бравых солдат, в зале были студенты-мальчишки в гражданской одежде. Человек семь. Явно не модники, больно уж простенькая одежда. Видимо, ребята из окрестных сел, поступившие в это училище. На них-то девушки точно внимания почти не обращали, свои всё-таки, примелькавшиеся.

Бал начался минут через двадцать, когда подошли ещё четыре солдата из медбатальона и шесть лейтенантов из артиллерийского полка – один другого смешнее. Два коротышки, один длинный, как цапля, ещё один с необычно красным щекастым лицом… В общем, мы втроем, пришедшие первыми так и остались в центре внимания. Даже, когда ещё через полчаса подкатили местные хулиганы гурьбой человек в двадцать. На бал пропустили только пятерых (все-таки сильно не хватало на сотню девушек партнеров для танца) – тех, кто был трезв и одет более-менее соответствующе. Красивая женщина в очках, наверно, знала, кого можно пропустить на пышное торжество, чтоб не испортить вечер.

Девушки. Пожалуй, я больше никогда в жизни не видел в одном месте столько красивых и светлых девчонок, добродушных и открытых, скромных и в то же время не скучных – зажигающихся от музыки и радующихся празднику. Была какая-то несправедливость в том, что парней так мало. Но если б нас было много, то, что стало бы с этой атмосферой – хулиганы, готовые подраться, кривили улыбки, да и нас по тем временам хлебом не корми – дай схлестнуться. Дурацкая молодежная «культура». «Какие же звери мы были, боже… какие звери…» – восклицал герой Джека Лондона Мартин Иден. Это к нам относилось в полной мере.

Вальс. Слава Богу, я пропустил вальс, потому что я не умею его танцевать. Танцевали девушки друг с другом и выручили два лейтенанта и один медсанбатовец. Молодцы, неплохо, не посрамили нашу кирзовую братию.

Я разглядывал девушек. Они – меня. Вот тут и надо уточнить. Я не успел разглядеть девушек, я сразу увидел её… Не знаю, что это было. Но зато я на всю жизнь узнал, как это бывает.

… Зазвучала музыка, слегка приглушили свет. Это была медленная мелодия из концерта Поля Мориа. Я пошел через зал к ней. Четко, звонко цокая каблуками, спокойно. И она знала, что я иду к ней… как так? И мы танцевали одни. Невероятно. Почему-то никто никого больше не пригласил, и даже две пары девчонок сначала стали танцевать, а через минуту тоже остановились. И весь зал смотрел на нас. Я не догадываюсь, я точно знаю. Было в нас что-то, что не могли не почувствовать многие…

– Как тебя зовут?

-Таня. А тебя?

-Григорий.

Она смотрела мне в лицо, прямо и просто. Синие-синие глаза… Как я шёл к ней! Как я шёл к ней, когда приглашал на танец! Это были двадцать-тридцать шагов не через зал, это был крик, как будто мы нашлись после долгих и совсем неземных лет разлуки. В каждом моём шаге была клятва: я обещал и я пришёл за тобой! А она, ещё только зазвучала мелодия, уже повела рукой перед подругами, будто извиняясь «за мной пришли»… И едва не вышла мне навстречу. «Я чуть не заплакала, – шепнула мне на ухо Таня. – Я так и знала…»

Она на полголовы ниже меня, у неё синие-синие глаза, к цвету которых она и сшила, наверное, платье синее с белыми кантами и поясом белым. Аккуратные часики были на её руке тоже с белым узеньким ремешком. Тёмно-каштановые локоны, никогда ещё не крашеные, тихий запах цветочных духов, очень ненавязчивый, даже слабый. Сережки с финифтью маленькие-маленькие. Наверно, золотые… Красивая гармоничная фигурка. В тот момент мне гармоничным показался бы и контрабас, если бы он висел у неё за плечами. Потому что все детали были не важны…

«Я так и знала…». Самое удивительное, что я в этот момент точно знал, что она «так и знала». Она знала, что судьба летит к ней навстречу в шинели на МТЛБ, а может и не видела, в шинели или в рабочей робе, неважно.

Наверное, она почувствовала тот вечер лучше, чем его почувствовал я, ведь сверкнуло же ещё в казарме у меня в душе… Но я не поверил странностям и сказочностям вечера, не поверил тому, что все как-то необычно: парфюм, боковой свет, незанудный начальник штаба… А она поверила. Где-то в своей тихой общежитской комнате увидела не только закат за окном, но и птицу на окне, и сеть паучка, моющего лапки перед осенним балом… И яркий ослепительный лист с деревьев не падает… нет-нет, не падает, а стелет какую-то золотую дорожку!..

Музыка была бесконечной. Я не слышал перерывов между танцами, мы не уходили из середины зала. Да впрочем, мы и не понимали, что стоим в середине, что вокруг нас уже несколько раз сменилась обстановка.

…Никогда в жизни я не чувствовал так ярко свою вторую половину. Никогда. Не спрашивайте меня про два моих брака – это другое. Тоже любовь и тоже всё по-честному. Я говорю о чёткости и яркости « с первого взгляда»…

Мы даже не целовались, хотя уже хотели. Приехал военный патруль и придрался к оформлению увольнительной записки одного из моих однополчан. Выяснять в комендатуру повезли всех троих. Да мы и сами бы не остались на балу, когда товарища уводят… Батальонное братство у нас было крепким.

И что-то рухнуло, какие-то линии на небесах разомкнулись. За шестьдесят дней, что я ещё был в гарнизоне, мы так и не смогли встретиться. Это была почти мистика: я прихожу к ней в общежитие – она на дежурстве в военном госпитале (в самоволке там появляться невозможно). Она приходит к нам на КПП три раза! И дважды в тот момент, когда я был на выезде из города, а один раз невероятным образом меня не смогли найти в самой части (хотя я сидел почти на виду – на переборке зимнего обмундирования склада батальона).

Потом я прихожу уже в увольнительную, чин по чину, все также парадно отполированный, как на нашем балу, а у Тани тётка в селе сильно обожглась, и её отпустили уехать на два дня. Капец какой-то…

…Что это было? Что за странный танец в моей жизни? Что за странный вечер? Что за странное ощущение полноты себя, на которое я потом всю жизнь ориентировался, как на высшую точку единства со своей таинственной половиной судьбы?

Мы обменялись только по письму с каждой стороны. «Почему ты уехал?». «Почему ты поосторожничала? Почему танец тот отделила от сурового мельтешения солдатских рот, в которых потерялся твой Григорий?» Серое множество солдатской стихии затушевало, наверное, в Татьяне уникальность нашей встречи. Не утверждаю. Но в сомнениях пытаюсь понять тот вечер и ту меру, которая провела меня так явно мимо какого-то поворота в судьбе…

Мы оба не ответили на наши вопросы в письмах и самим себе. Впрочем, не знаю, может она по-женски как-то себе и ответила… Не знаю. Я ж её больше не видел.

Может быть, ещё и потому не ответили, что ответы помешали бы высоте памяти – памяти танца с пострясающим ощущением Единственной и Единственного, с потрясающим ощущением судьбы, с верой в любовь с первого взгляда на всю жизнь. Потому что мы оба теперь знали, что любовь с первого взгляда бывает…

(с) Григорий Спичак