-8.9 C
Усинск
28.03.2024, Четверг

Выходное чтиво: “Норильский этап”

6
Владимир Зырянов

Помню сорок седьмой год, конец мая. Вся деревня высыпала на улицу, чтобы поглядеть на странное шествие.

Выходное чтиво: “Портрет мужчины с иконой и зеркалом”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” сыктывкарский автор Григорий Спичак.

– Я мужчин сразу вижу. Мужчину сразу видно. Даже только по одному его взгляду на себя… В зеркало… – Эльдар Нуриджанов бубнит мне в макушку, щелкает ножницами и джигитует блестящей расческой с длинной узкой ручкой. Эльдар – парикмахер, научившийся колдовать над человеческими головами еще в детстве в своем родном Дагестане. Движения его рук неуловимы, угловаты и резки. Кажется, что даже татуировка на руке Нуриджанова – закольцевавшаяся вокруг кинжала змея – даже она угловата, хищна и бесконечно неуловимо танцует своими кольцами.

– Мужчина, если он мужчина, всегда дисциплинирован. Он посмотрит на себя в зеркало и убирает взгляд… Только женщина в зеркале бегает своими глазами туда-сюда. Или не мужчина – мальчик… Он тогда ищет в зеркале: чего же ему не хватает до мужчины? Взгляда не хватает. Мужского и короткого…

– Вы философ, Эльдар, – говорю я ему, при этом мне сразу хочется добавить “и психолог”, но я не добавляю. Потому что было бы правильнее сказать наоборот: “Психолог вы, Эльдар. И еще, кажется, философ…”

– Э-э! – взмахивает ладошкой Эльдар. – Какой философ, э? – Ему понравилось, что его так назвали. – Столько людей ходят туда-сюда, столько людей смотрят в это зеркало, столько седых волос я здесь настриг, что вся мудрость у меня в пальцах осела. Ты вот в зеркале на мои руки смотришь. Почему? А потому, что я не головой, а руками думаю…

Эльдар явно засмущался от слова “философ”. Его, наверное, никто так не называл. Он чуть-чуть стал суетливей и в руках и в словах, проявился акцент.

Нуриджанов “отсидел” в коми лагерях восемнадцать лет. Сначала он получил от прокурора Махачкалы “червонец” за убийство двух человек в уличной драке, потом три года ему добавили за глупый и безнадежный побег из синдорского лагеря, а последнюю “пятилетку” режимный прокурор “выписал” ему за поножовщину в зоне уже в Княжпогосте, где Нуриджанов освободился в 1990 году, вышел за забор лагеря, пошел на железнодорожный вокзал, но на остановке соседней автостанции увидел пьяненькую женщину. Он пошел за ней, сел в автобус и уехал в деревню. А через полгода с трезвой молодой женщиной переехал из деревни в город.

«Я ей сказал: будешь пить – убью! Теперь не пьет. И я не пью, – рассказал Эльдар. – Женщину воспитать надо. Если мама не воспитала, то кроме мужа никто этого не сделает. Конечно, бывает и муж, как мальчик. Надо воспитывать…”

А про далекое свое преступление он вспомнил при мне лишь однажды, да и то скороговоркой. “Мне не стыдно. Я был прав. Повторись все сначала, я бы все равно их порезал. Может быть, с той лишь разницей, что сейчас порезал бы не до смерти…”

Сапожник-инвалид, семидесятилетний дед Семен Трах-Кувырочек (получивший прозвище за свою присказку “трах-кувырочек” по любому поводу) еще из лагерных “вестей” рассказывал, что Нуриджанов в молодости заступился за сестру и мать, которых оскорбляли и лапали два проходимца. Молодой Эльдар, как это и положено на Кавказе, схватился за кинжал.

Танцуют ножницы Нуриджанова над моей головой, мелькает, как сабля, длинная блестящая расческа. Философствует Эльдар. Мимо рук глядят его глаза, мимо металла в зеркале – в мою голову. Его глаза не карие, как это бывает у большинства кавказцев, а стальные, с зеленым блеском внутреннего южного характера, которого за двадцать с лишним лет жизни на Севере осталось в сердце Эльдара, наверное, совсем немного. Он носит это тепло в себе, кутая где-то за сердцем, как пиалу в своих душевных ладонях, боясь расплескать, боясь показать дурному смешливому глазу, боясь ненароком пролить в пустоту.

– Настоящий мужчина в зеркале видит ошибку. Мальчик видит победу. Или играет в мужчину… Женщина… Э-э! Женщина – это другой разговор. Она видит в зеркале не себя…

Что видит в зеркале женщина, Нуриджанов не рассказывает. Наверное, он не считает это важным для нашего разговора. Темп его речи начинает замедляться, и вот он становится уже медленнее движений рук.

Я однажды стоял на автобусной остановке и видел, как по другой стороне улицы медленно, чуть насупившись, шел с женой Эльдар. Она – невысокая, рыженькая женщина – что-то говорила, говорила ему, он кивал головой медленно, казалось, что он следит за траекторией слов женщины и хочет понять: зачем эти слова летят в ту сторону? Зачем они вообще куда-то летят? Но потом меня осенило – да ведь Эльдар ее вообще не слушает! Он слушал и внимательно следил за собранной своей душой, за пиалой, спрятанной за сердцем. Он нес ее – нес себя, как дисциплинированный, стянутый кожаными ремнями кулак бойца-рукопашника. Опрокинутый, раздавленный жизнью и рассыпанный человек, он сумел снова собраться в человека. И он знал цену этому собиранию.

Может быть, поэтому он сейчас философствовал, сверяя в разговоре со мной свои наблюдения, сомнения, и сбрасывал раздражение, накопившееся по тысячам разных мелочей. Да, он говорил со мной. Ведь в очереди к нему, к парикмахеру Нуриджанову, я переждал четверых. Ни с кем из них он не говорил. Хотя все четверо знали его, и он знал их.

– Почему в трудовых книжках пишут место, где сидел человеческий зад? Почему не пишут о том, что делали человеческие руки? Что держали они? Мужчина должен носить в руках воду, женщину и автомат. Когда мужчина портится, он начинает держать рюмку, женскую грудь и ключи от чужой квартиры…

– Ну, Эльдар, насчет ключей не знаю, а как же мужчина без рюмки и без женской груди? Ты же из Дагестана. Там же вино и…

– Э-э! – Нуриджанов взмахивает рукой и уже всерьез кипятится. – Я сейчас одну ягоду укушу и сорт скажу. У меня отец по прошлогодней листве сорт винограда мог сказать… Там каждый мальчик умеет воду носить… Нет. Сейчас обманываю – сейчас уже и там мужчины испортились… Но все равно: судьба человека – это судьба человеческих рук. Вот смотри…

И тут мне Эльдар показывает на маленькую икону Николая Чудотворца, которая на его парикмахерском столике, заставленная и незаметная, стоит между створками зеркал.

– …Видишь, что показывает Николай? Он руки показывает. Языком можно обмануть. Руками не обманешь. О Боге сейчас много говорят, а лбы крестят совсем мало. Мужчина лоб крестит, когда он, наконец, набрался мужества узнать мужество.

Я вижу в зеркале, как в коридорчике крупный седовласый мужчина кивает головой на слова парикмахера. А глаза его становятся библейски печальными, глубокими и опрокидываются куда-то за окружающее нас скудное пространство парикмахерской.

– Вы же мусульманин, Эльдар. Или нет? – спрашиваю я Нуриджанова, но спрашиваю не потому, что меня интересует, какому богу он поклоняется. Спрашиваю потому, что я поражен неожиданным поворотом рассуждений и неожиданным вниманием к вещам, казалось бы, привычным, к образам, которые давно запали в душу и в сознание, как что-то целое. Забытая детская тщательность и вглядывание в жизнь были в словах азербайджанца Нуриджанова. (Впрочем, чего это я решил, что он азербайджанец?) Там, в Дагестане, сто двадцать народов живет. Кто он, парикмахер Эльдар?

– У вас в Дагестане, наверное, все народы мусульмане? – Я, кажется, бессознательно стал извиняться за свои неумные вопросы.

– Все, кроме русских… Зачем так спрашиваешь? Человек в Бога верит не так, как ты говоришь: эти мусульмане, а эти немусульмане. Человек в Бога верит и исповедует его! Зачем сравнивать, как ты думаешь?.. Я не знаю, я запутался, как правильно Бога называть, но я люблю Его слушать.

Эльдар зыркнул на меня через зеркало и нахмурился. Он не хотел говорить последние свои слова, они сами выскочили, и теперь он, кажется, немного расстроился. Хорошо хоть, что стрижку мою уже закончил. А то руки его прямо на глазах становились неловкими, будто парикмахер спешил их спрятать.

Может быть, я был свидетелем того редкого случая, когда в монологе человек обнажил внутренний бесконечный спор с самим собой о том, что Бог, если он даже один, почему-то по-разному учит жить разные народы. Спор о том, что молодость в Дагестане и зрелость в Коми никак не могут принять друг друга в одной душе, терзая мысли, которые никогда не уложить в общую прическу. Только бесконечно ошибаясь и набираясь сил, чтобы застолбить и признать ошибку, можно строить душу в самых безнадежных вариантах ее существования. Чувство всегда зыбко. Мысль всегда хрупка. Даже если ты мужчина и мужественный человек.

Наверное, поэтому речь и мысль и чувство человека отражаются в руках. Они тогда говорят о многом. И не только ЧТО сделано, но и КАК это сделано и прожито.

Сидя перед одним и тем же зеркалом, на одном и том же кресле и в одной и той же комнате, люди видят в нем слишком разные отражения. Или правильнее было бы сказать – слишком по-разному их не видят…

– Спасибо, Эльдар, за работу, – сказал я ему, еще сидя в кресле. Я хотел сказать ему спасибо за беседу о мужестве, но это “спасибо” услышали бы в коридоре. Я не хотел этого. Как Эльдар не хотел сказать последние свои слова. Впрочем, мы встретились с ним быстрыми взглядами, и, кажется, поняли друг друга.

(с) Григорий Спичак

Выходное чтиво: “Биля”

0
Валентина Лызлова

Сегодня в гостях в рубрике “Выходное чтиво” писательница из славного города Ухта Валентина Лызлова.

Выходное чтиво: “Шутка”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Екатерина Казарина. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Вот, казалось бы, простой вопрос: чем может заниматься молодая красивая умная девушка в субботу утром? А вы можете предположить: спит она, пьёт чай со свежими булочками, совершает пробежку – и ошибётесь! Молодая красивая девушка, то есть я, валялась в койке и высчитывала, сможет ли она поспать ещё пару часиков или всё-таки надо вытаскиваться из постели и приступать к уборке. Вообще-то, часы показывали уже 3 утра, хотя кто-то бы сказал, что 3 дня, вернее, 15.00.

Прикинув, что до появления моего молодого человека есть ещё часов 5-6, я сочла, что ещё пару часов на крепкий здоровый сон у меня есть, я повернулась на бок, предварительно поставив будильник. Видимо, я очень счастливый человек, раз ставлю будильник на счастливое число 17.17.

Проснулась я от треньканья телефона и от разговора. В кресле расположилась моя бабушка по отцу, любовно именуемая мною ба, а в ногах у меня примостилась бабуля, которая со стороны мамы.

– Ну наконец проснулась! – возмутилась ба, покачивая тапочкой.

– И не говори! – поддержала бабуля и стянула с меня одеяло.

– Ну бааааа!!! – протянула я, пытаясь поймать одеяло.

Этого уже бабушки не стерпели и стали так возмущаться, что я побоялась, как бы не сбежались соседи!

– Как тебе не стыдно! К тебе скоро придёт молодой человек!

– А у тебя! Стыдно сказать! Полы не метены уже неделю!

– Посуда второй день в мойке лежит!

– Бельё не сменено сутки!

– Зеркало пылью покрылось!

– Некогда смотреться в него… – попыталась вякнуть я, но меня безжалостно прервали.

– А если ОН захочет посмотреться? А об этом ты не подумала?

– И вообще, прости хоспади, ты на себя в зеркало смотрела? Ноги не бриты уже сутки!

– Ба! – взорвалась я. Хоть они и мои родственницы, хоть и в возрасте, но совесть-то надо иметь!

Пришлось встать и пошлёпать на кухню. Под бдительным руководством моих бабулей перемыла всю посуду, все поверхности. Эти две старые перечницы даже заставили меня вымыть батарею: «А вдруг он захочет носки сюда повесить!»

Когда стала отмывать полы, то ба клюкой пригнула мою голову к полу:

– Ниже, ниже наклоняйся! Дальше руку под диван суй! Вдруг у него зажигалка выпадет и закатится, а у тебя там пыль вековая!

– Он не курит! – опять попыталась возмутиться я.

– А если не зажигалку, а телефон? – оборвала безжалостно бабуля и добавила пинок, чтобы я ещё наклонилась. – Ниже!

В полной мере ощутив себя рабом на плантации, я залезла в ванную.

– Не забудь соскоблить старую кожу с пяточек! – продолжала инструктировать ба.

– И бритву поменяй – эта уже старая. Кожа будет не как шёлк! – сунула свой длинный нос бабуля на полочку с моими принадлежностями.

– Я уже большая! – пробурчала им в ответ, но словила подзатыльник.

– Мала ещё – старшим перечить! – в один голос отчеканили бабули и занялись моими волосами: промыли их, намазали чудо-травами и вновь промыли.

Да, в этом мои бабушки толк знали.

– Идёт! Идёт! – Внезапно засуетились они. – Вылезай уже! Вытирайся! Тебе ещё надо намазаться маслом и чайник поставить!

Я медленно заскрипела зубами:

– Вы что, будете мне ещё и ночью советы давать?

– Нет! – смутилась бабуля. – Мы же воспитаны правильно и не позволяем себе подсматривать.

– Конечно-конечно! – заулыбалась ба, но как-то очень фальшиво.

– Ах вы старые перечницы! – я выскочила за ними в коридор, старательно лупя тряпкой по обеим.

Но тут распахнулась входная дверь, и на пороге показался он. Я медленно залилась краской: после процедур и ссоры с бабушками я совсем забыла одеться…

– Да, кстати, – донеслось с потолка, где медленно таяли два призрака моих бабулей, – сверху будь медленнее – ему так больше нравится!

(с) Екатерина Казарина

Выходное чтиво: “Диалог”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” автор из соседнего города Печора Виктор Перепёлка.

Ходили верные слухи, что если начинают ремонт или реконструкцию любой из железнодорожных станций, значит, её скоро расформируют. Таким образом, хозяйственная служба НГЧ отмывала свой тёмный капитал, кидая на ветер материал и создавая «заоблачные» сметы. Как обычно, работы приходились на начало зимы или в её разгаре, как и на этот раз.

Заканчивался декабрь. Помещение дежурного по станции находилось в антисанитарном состоянии, потому что началась внутренняя, косметическая отделка помещений станции. Для нанесения звукоизоляционного материала, стены станции были обшиты грубой мешковиной и при вдыхании воздуха, казалось, что он насыщен густой пылью. Приходилось работать в этих условиях, так как пропуск поездов должен осуществляться в любых условиях. Несмотря на этот бардак, многие работники станции любили собираться в дежурном помещении, особенно когда там дежурил сам начальник, Виталий Владимирович – неподражаемый анекдотчик и остряк. Непонятно каким образом у него брались способности в любой ситуации разрядить обстановку юмором и куда его память вмещала сколько анекдотов и историй. Проживший основную часть своего детства и юности в Одессе, казалось, что в него внедрился этот одесский шарм и умение любую ситуацию перевести в стадию юмора. Что самое удивительное, что находясь в его обществе, почему-то даже создавались ситуации, которые иначе как комичными не назовёшь.

Орлов Владимир Алексеевич, монтёр пути – заядлый рыбак, охотник и хороший товарищ начальника станции, следуя на работу, никогда не проходил на своё рабочее место, не зайдя на станцию, особенно когда дежурил начальник.

– Чайку? – спросил Виталий, когда тот перешагнул порог дежурки.

– Можно. Время позволяет, пока придёт «пригородный» с рабочими, – согласился Владимир.

Попив чайку и поговорив о бытовых проблемах, друзья закурили. Серость пыльного пейзажа стен, словно умножилась. Стоваттная лампочка под потолком, из-за дыма, почти скрылась из виду.

Затянувшаяся между разговорами пауза была прервана неожиданно. Распахнулась дверь, и на пороге, в клубах пара и дыма, появился монтёр пути, Тройников Лёша, мужчина тридцати лет, спокойный, добрый, но очень наивный и легковерный человек. Около двух метров роста, с добродушным продолговатым лицом, он своим видом излучал какого-то доброго великана, который «муху обидеть не сможет».

– Привет, Волоха! Привет, дядь Виталь! – узнал по очереди, присматриваясь и щурясь после дневного света привыкая к полумраку станции. По тому, как он назвал начальника «дядей», стало понятно, что он уже под хмельком. Обычно, так обращался Леха к начальнику, только с «бодуна» или будучи выпивши.

– Чё, без желтухи? – спросил Владимир.

– Я отгул взял, – ответил он и добавил через паузу, – «бабу» положили в больничку.

«Баба», то есть сожительница Алексея, Старовойтова Ольга, немного странноватая женщина, работала стрелочницей в подчинении начальника станции. Два дня назад, с ОРЗ, её сопроводили в больницу, находящуюся на соседней станции.

– Дай закурить, – протянул руку к Орлову. – Дядь Виталь, можно? – спросил, получив желаемое.

– Смали, – разрешил начальник, сделав полукруг взглядом, указывая на неприглядность помещения.

– А с какой радости бухаешь? – спросил.

– Так, отгул – же, да и жена…

– Типа, с горя?

– Ну! – отмахнулся Алексей.

– Дядь Виталь, позвоню? – указал пальцем на столик, где находился выносной телефон.

– Валяй!

Есть на станции телефонная связь, называемая – подстанционная. Это значит, что дозваниваться куда-либо можно только через телефониста. Кнопкой, посылаешь вызов на коммутатор, и когда отвечает оператор, просишь соединить с определённым номером. Разговариваешь через большую приёмную трубку с кнопкой, которая называется «тангента». Когда её нажимаешь – говоришь, а отпускаешь – слушаешь. Но зато все разговоры, что с одной, что с другой стороны, слышны всем присутствующим и всей участковой линии.

Любое посещение помещения дежурного, а особенно когда дежурит начальник, Лёша считал за честь. Теперь же ещё и позвонить позволили по служебному телефону.

Сняв шапку и взъерошив волосы широкой пятернёй, он придвинул стул к тумбе с телефоном и, затаив дыхание, нажал кнопку вызова.

-«Пи-и-и-и-у-у-у-у» – зазвучало в аппарате и через короткую паузу, послышался игривый мягкий голос телефонистки:

– Слушаю.

Лёша молча, вопросительно вскинул взгляд на начальника.

– Говори, блин – нарочито резко отреагировал тот.

– Это кто? – словно испугавшись, вскрикнул Лёша.

– Вам кого надо?

– Как кого, а вы кто?

– Я телефонистка.

– Как, телефонистка, вы откуда разговариваете? – недоумевал Алексей.

Орлов сидел, напыжившись, и со слезами на глазах. Его и без того розовое круглое лицо стало похоже на багровый шар. Виталий старался не смотреть Орлову в глаза, зная, что тот взорвётся смехом и всё испортит.

– Не морочьте голову! – огрызнулась трубка и замолчала.

Лёша опешил. Он глазами обиженного ребёнка смотрел то на трубку, то на начальника и не находил слов от возмущения. В придачу к несостоявшемуся разговору, Лешу начинало «разбирать», возможно, совсем недавно выпитое, и он, начиная всё больше заикаться и смелеть, спросил:

– Она ч-чё.., ду-дура? Н-надоело работать, ко-коза…

-Ладно. Давай я тебя соединю, только ты не геройствуй. Разговаривай нормально, – сказал Виталий и, забрав трубку, нажал кнопку вызова.

– Слушаю. – Послышалось через небольшую паузу.

– Добрый день. Мне нужен стационар больницы.

Голос Виталия Владимировича, из-за особенностей произношения, узнавали многие, и при случае шутили, что ему нужно вести селекторные совещания вместо начальника отделения, чей голос был более мягкий.

– Здравствуйте, Виталий Владимирович, что кто-то заболел? – сочувственно спросила телефонистка, соединяя с местной линией.

– Моя стрелочница там – ответил, не узнавая по голосу собеседницу, но делая вид, что узнал.

-Алло, приёмный покой, – послышалось на том краю провода. Начальник станции резко передал трубку Тройникову.

Тот схватил её:

– Алло. Оля, Оля…

– Вам кого-то позвать?

– А, ага… простите. Ольгу Старовойтову, – с трудом выговорив, произнёс Алексей, и трубка замолчала, вероятно, пошли звать.

– Алло, Алло. – Чё за хрень? – недоумевал, щелкая тангентой.

– Оставь. Помолчи. Там пошли звать твою половину. – Остановил его Виталий, и в воздухе зависла пауза ожидания.

Лёша, опираясь локтем о тумбочку, тяжело сопел и было видно напряжение его мысли. Скорее всего, мысленно подбирал лексику предстоящего разговора с женой.

В трубке щёлкнуло.

– Алло! – послышался голос Ольги.

– О, привет до-дорогая. Ц-цём, цём, блин, тебя. – Злясь на себя за заикание выдал Алексей.

– Ты что, пьяный? – без подготовки и ничуть не обрадовавшись, крикнула Ольга.

– Ты охренела, чё-ли? Где пьяный?

– Ты не делай меня дурой, я же слышу.

– Давай я тебе в трубку дуну, дура блин,- понесло Лёху. – Вот здесь дядь Виталий дежурит, он тебе докажет. На, дядь Виталь, скажи ей, дуре. – Кричал он в трубку, не выпуская её з рук и никому не отдавая.

– Видишь, не пьяный, – сам убедил себя, как будто Виталий уже поручился за него. – Как ты сама, вопче-то? Хватит ругаться.

– Как я? Нормально. Болею.

– Хорошо… То есть, плохо. У тебя есть – есть что? – Вдруг выдал с ударением на последний слог.

– Чё ты там лепишь, придурок? – выходила из себя Ольга на другом конце провода. – Ты уже лыка не вяжешь.

– Я спрашиваю, у тебя есть – есть?

– Козёл паршивый, что допился. Разговаривать разучился?

Алексей недоуменно смотрел на трубку. Желваки его играли. Губы дрожали от негодования. На удивлённом лице было выражение непонимания происходящего. Как же так? Он от чистого сердца, а его оскорбляют и не хотят слышать.

Орлов катался по столу, уже не сдерживая свой гомерический хохот, но Алексей, казалось, даже не слышит этого.

Собравшись с духом, он сделал, казалось бы, решающую попытку объясниться:

– Я тебя, спрашиваю, может, что из питания привезти?

Это стало последним барьером вежливости с той стороны.

– Ах ты тварь! Какое испытание ты мне хочешь провести? Мудак. Приеду, голову отрублю. Сволочь. Я тут таблетки жру, а он испытывать меня надумал. Животное.

Лёха некоторое время тупо смотрел на трубку, не понимая, что происходит и почему за всё добро и желание чем-то помочь любимой своей половине, его так оскорбили. Медленно, словно боясь, что она сейчас взорвётся, он снова прижал её к уху :

– Пошла ты тогда, дура!

Бросив трубку на стол, он, схватив шапку, молча выскочил, хлопнув дверью, и исчез в тумане разыгрывающей метели.

В трубке что-то щелкнуло, и послышался дрожащий, как можно было догадаться, от недавнего смеха, голос телефонистки:

– Она отключилась.

(с) Виктор Перепёлка

Выходное чтиво: Увидеть все

11
Роман Никитин

Предлагаем вашему вниманию прекрасное произведение усинского автора Романа Никитина. Это чувственное стихотворение не оставит вас равнодушными. Своим эмоциями можете поделиться в комментариях.

Выходное чтиво: “Справлюсь”

3
Андрей Кортелев

На охоту Семен всегда ходил один. Видимо, в силу сложного характера. В деревне он прослыл серьезным, самостоятельным, человеком слова, но замкнутым.

Выходное чтиво: “Волк”

3
Николай Попов

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” прекрасное произведение усинского поэта и прозаика Николая Попова.

Выходное чтиво: “Закат в доме отдыха”

1
Аветик Айвазян

Сумасшедшее лето… Кажется, что оно обыденно: каждое лето одно и то же – нещадное солнце и духота.

Выходное чтиво: “…Смотри, какие в небе облака!”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” сыктывкарский поэт Александр Герасименко. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

…Смотри, какие в небе облака!
Вон синий кит в морской лиловой пене,
Единорог – пурпурные бока,
А рядом белый лев и два оленя.
Сменяется касаткой синий кит,
Единорог стал розовым фламинго,
В них солнца луч изысканный завит, –
Воспользуйся таким прекрасным мигом:
Ты подари всё это в тишине
Единственному в мире человеку.
А ночью прогуляйтесь по Луне,
И в лунную войдите вместе реку,
В которой отражается Земля –
Любимая, чудесная планета.
А рядом звёзды весело горят,
Как космоса веснушки, рыжим светом…

(с) Александр Герасименко

Яндекс.Метрика