-14.5 C
Усинск
28.03.2024, Четверг

Выходное чтиво: “Танец”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” сыктывкарский прозаик Григорий Спичак.

Ох, и красив я был тогда. Почти как гусар времен Бородино. Готовая форма дембеля, солдата, приготовившегося к увольнению в запас, была использована задолго до увольнения. Ещё шёл сентябрь, ещё «трубить да трубить» дней шестьдесят-восемьдесят, а по армейским меркам это много. Ещё листья только-только начали желтеть.

Нам дали увольнительную. Мы думали – идти или не идти в маленький серый городок Свободный, где и располагался наш гарнизон. Что делать-то там, в этом очень сером городке? Вероятно, мы с двумя моими товарищами так и не пошли бы никуда, остались бы валяться в каптерке и бренчать на гитарах, если бы не случайно подслушанная нашим дневальным реплика в дежурной части. Там кто-то кому-то по телефону сказал, что в городском медучилище сегодня осенний бал, что там «и вправду всегда как-то стильно и пышно»… Приглашают молодых офицеров и солдат из медицинской части. Мы были не из медицинской… Но что, мы рыжие что ли? Мы завелись – решено было идти на «настоящий пышный бал». И стали собираться. Мне бы тогда догадаться, что вечер будет какой-то необычный в моей жизни – как-то уж слишком… слишком как-то празднично и правильно мы собирались. И запах парфюма в казарме был слишком. И слишком не казармено, а как-то по-кадетски светили настольные лампы, создавая клубный эффект. И слишком как-то по-отечески проводил нас инструкцией начальник штаба – занудливый и мелочный Курьянов. Еще в казарме все преобразилось и было торжественным. И необычно была «ночь тиха…». Ну, не ночь – вечер.

В медучилище прямо у порога гостей встречали «фрейлины» – яркие и красивые девушки, с прическами и запахами какого-то романтического «киношного» прошлого. И даже окна актового зала по случаю бала изнутри были оформлены каскадными гардинами, белыми с розовыми цветами. Клацая по бетонному полу первого этажа подковками наших, сверкающих от гуталина, сапог, мы, окруженные подхватившими нас другими «дежурными», были проведены на второй этаж, где в ослепительно ярком свете были распахнуты двойные двери спортзала, и свет там казался ярче яркого даже по сравнению со светом в коридоре. Боже, здесь светили даже канделябры! Вот уж правда – настоящий пышный Осенний бал. Мы с друзьями были поражены эффекту наших золотых галунов и белых аксельбантов, строгости рядов пуговиц на «пш-форме» старого образца (в конце 70-х так было модно уходить на дембель), будто сами себя видели впервые. Зеркала тут были громадные и свет, конечно, ярче света казарменного раз в тридцать. Мы отражались даже в паркете! Мы боялись ступить на него, зная, что поцарапаем его своими железными набойками на каблуках. «Ничего-ничего, мы знаем, что через полтора часа паркет будет взлохмачен до неузнаваемости, – улыбаясь, сказала высокая красивая женщина в очках, наверно, завуч или директор училища. – Но это наша традиция, и самый идеальный паркет все-таки придуман, чтобы по нему ходили…» – она приглашающим жестом ввела нас в актовый… нет – в бальный зал этого дворца.

Не знаю сколько пар девичьих глаз смотрело на нас, может сотня, может полторы. Мы были в центре внимания не случайно – кроме нас, бравых солдат, в зале были студенты-мальчишки в гражданской одежде. Человек семь. Явно не модники, больно уж простенькая одежда. Видимо, ребята из окрестных сел, поступившие в это училище. На них-то девушки точно внимания почти не обращали, свои всё-таки, примелькавшиеся.

Бал начался минут через двадцать, когда подошли ещё четыре солдата из медбатальона и шесть лейтенантов из артиллерийского полка – один другого смешнее. Два коротышки, один длинный, как цапля, ещё один с необычно красным щекастым лицом… В общем, мы втроем, пришедшие первыми так и остались в центре внимания. Даже, когда ещё через полчаса подкатили местные хулиганы гурьбой человек в двадцать. На бал пропустили только пятерых (все-таки сильно не хватало на сотню девушек партнеров для танца) – тех, кто был трезв и одет более-менее соответствующе. Красивая женщина в очках, наверно, знала, кого можно пропустить на пышное торжество, чтоб не испортить вечер.

Девушки. Пожалуй, я больше никогда в жизни не видел в одном месте столько красивых и светлых девчонок, добродушных и открытых, скромных и в то же время не скучных – зажигающихся от музыки и радующихся празднику. Была какая-то несправедливость в том, что парней так мало. Но если б нас было много, то, что стало бы с этой атмосферой – хулиганы, готовые подраться, кривили улыбки, да и нас по тем временам хлебом не корми – дай схлестнуться. Дурацкая молодежная «культура». «Какие же звери мы были, боже… какие звери…» – восклицал герой Джека Лондона Мартин Иден. Это к нам относилось в полной мере.

Вальс. Слава Богу, я пропустил вальс, потому что я не умею его танцевать. Танцевали девушки друг с другом и выручили два лейтенанта и один медсанбатовец. Молодцы, неплохо, не посрамили нашу кирзовую братию.

Я разглядывал девушек. Они – меня. Вот тут и надо уточнить. Я не успел разглядеть девушек, я сразу увидел её… Не знаю, что это было. Но зато я на всю жизнь узнал, как это бывает.

… Зазвучала музыка, слегка приглушили свет. Это была медленная мелодия из концерта Поля Мориа. Я пошел через зал к ней. Четко, звонко цокая каблуками, спокойно. И она знала, что я иду к ней… как так? И мы танцевали одни. Невероятно. Почему-то никто никого больше не пригласил, и даже две пары девчонок сначала стали танцевать, а через минуту тоже остановились. И весь зал смотрел на нас. Я не догадываюсь, я точно знаю. Было в нас что-то, что не могли не почувствовать многие…

– Как тебя зовут?

-Таня. А тебя?

-Григорий.

Она смотрела мне в лицо, прямо и просто. Синие-синие глаза… Как я шёл к ней! Как я шёл к ней, когда приглашал на танец! Это были двадцать-тридцать шагов не через зал, это был крик, как будто мы нашлись после долгих и совсем неземных лет разлуки. В каждом моём шаге была клятва: я обещал и я пришёл за тобой! А она, ещё только зазвучала мелодия, уже повела рукой перед подругами, будто извиняясь «за мной пришли»… И едва не вышла мне навстречу. «Я чуть не заплакала, – шепнула мне на ухо Таня. – Я так и знала…»

Она на полголовы ниже меня, у неё синие-синие глаза, к цвету которых она и сшила, наверное, платье синее с белыми кантами и поясом белым. Аккуратные часики были на её руке тоже с белым узеньким ремешком. Тёмно-каштановые локоны, никогда ещё не крашеные, тихий запах цветочных духов, очень ненавязчивый, даже слабый. Сережки с финифтью маленькие-маленькие. Наверно, золотые… Красивая гармоничная фигурка. В тот момент мне гармоничным показался бы и контрабас, если бы он висел у неё за плечами. Потому что все детали были не важны…

«Я так и знала…». Самое удивительное, что я в этот момент точно знал, что она «так и знала». Она знала, что судьба летит к ней навстречу в шинели на МТЛБ, а может и не видела, в шинели или в рабочей робе, неважно.

Наверное, она почувствовала тот вечер лучше, чем его почувствовал я, ведь сверкнуло же ещё в казарме у меня в душе… Но я не поверил странностям и сказочностям вечера, не поверил тому, что все как-то необычно: парфюм, боковой свет, незанудный начальник штаба… А она поверила. Где-то в своей тихой общежитской комнате увидела не только закат за окном, но и птицу на окне, и сеть паучка, моющего лапки перед осенним балом… И яркий ослепительный лист с деревьев не падает… нет-нет, не падает, а стелет какую-то золотую дорожку!..

Музыка была бесконечной. Я не слышал перерывов между танцами, мы не уходили из середины зала. Да впрочем, мы и не понимали, что стоим в середине, что вокруг нас уже несколько раз сменилась обстановка.

…Никогда в жизни я не чувствовал так ярко свою вторую половину. Никогда. Не спрашивайте меня про два моих брака – это другое. Тоже любовь и тоже всё по-честному. Я говорю о чёткости и яркости « с первого взгляда»…

Мы даже не целовались, хотя уже хотели. Приехал военный патруль и придрался к оформлению увольнительной записки одного из моих однополчан. Выяснять в комендатуру повезли всех троих. Да мы и сами бы не остались на балу, когда товарища уводят… Батальонное братство у нас было крепким.

И что-то рухнуло, какие-то линии на небесах разомкнулись. За шестьдесят дней, что я ещё был в гарнизоне, мы так и не смогли встретиться. Это была почти мистика: я прихожу к ней в общежитие – она на дежурстве в военном госпитале (в самоволке там появляться невозможно). Она приходит к нам на КПП три раза! И дважды в тот момент, когда я был на выезде из города, а один раз невероятным образом меня не смогли найти в самой части (хотя я сидел почти на виду – на переборке зимнего обмундирования склада батальона).

Потом я прихожу уже в увольнительную, чин по чину, все также парадно отполированный, как на нашем балу, а у Тани тётка в селе сильно обожглась, и её отпустили уехать на два дня. Капец какой-то…

…Что это было? Что за странный танец в моей жизни? Что за странный вечер? Что за странное ощущение полноты себя, на которое я потом всю жизнь ориентировался, как на высшую точку единства со своей таинственной половиной судьбы?

Мы обменялись только по письму с каждой стороны. «Почему ты уехал?». «Почему ты поосторожничала? Почему танец тот отделила от сурового мельтешения солдатских рот, в которых потерялся твой Григорий?» Серое множество солдатской стихии затушевало, наверное, в Татьяне уникальность нашей встречи. Не утверждаю. Но в сомнениях пытаюсь понять тот вечер и ту меру, которая провела меня так явно мимо какого-то поворота в судьбе…

Мы оба не ответили на наши вопросы в письмах и самим себе. Впрочем, не знаю, может она по-женски как-то себе и ответила… Не знаю. Я ж её больше не видел.

Может быть, ещё и потому не ответили, что ответы помешали бы высоте памяти – памяти танца с пострясающим ощущением Единственной и Единственного, с потрясающим ощущением судьбы, с верой в любовь с первого взгляда на всю жизнь. Потому что мы оба теперь знали, что любовь с первого взгляда бывает…

(с) Григорий Спичак

Выходное чтиво: “Над лесом с пихтами да ёлками”

0

Сегодня в рубрике “Входное чтиво” гость из столицы региона – города Сыктывкара Александр Герасименко. Вы тоже можете стать участниками этой рубрики, для этого пришлите свое творение к нам на почту .

Над лесом с пихтами да ёлками,
Над лугом, где тоскуют светлячки,
Две ведьмы режут тьму метелками,
Летят на городские огоньки.

Покинули родимый шабаш тайно,
Не по нутру им злое колдовство,
Услышали из добрых уст случайно,
Что светлое бывает волшебство…

А в это время в городе ревела
Старуха-мать, судьбу свою кляня —
Один сынок слоняется без дела,
Второй не «просыхал» четыре дня.

А третий, работяга, сильно болен,
Невесток нет, и муж давно погиб,
И дом ее совсем не хлебосолен,
Такой изобразила жизнь изгиб.

Две ведьмы услыхали плач старушки —
Подкинули со снадобьем мешок,
В нем травы с засекреченной опушки,
Протертые в мельчайший порошок.

Нашла его у собственной кровати,
И порошок над ней оформил власть.
Закончен быт в засаленном халате —
Лучистым облаком к покою вознеслась…

…Что ж, добрые дела не просто делать —
Остался сын больной без теплых рук,
И сразу три души осиротело,
Зато одна теперь лишилась мук.

Выходное чтиво: “Диалог”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” автор из соседнего города Печора Виктор Перепёлка.

Ходили верные слухи, что если начинают ремонт или реконструкцию любой из железнодорожных станций, значит, её скоро расформируют. Таким образом, хозяйственная служба НГЧ отмывала свой тёмный капитал, кидая на ветер материал и создавая «заоблачные» сметы. Как обычно, работы приходились на начало зимы или в её разгаре, как и на этот раз.

Заканчивался декабрь. Помещение дежурного по станции находилось в антисанитарном состоянии, потому что началась внутренняя, косметическая отделка помещений станции. Для нанесения звукоизоляционного материала, стены станции были обшиты грубой мешковиной и при вдыхании воздуха, казалось, что он насыщен густой пылью. Приходилось работать в этих условиях, так как пропуск поездов должен осуществляться в любых условиях. Несмотря на этот бардак, многие работники станции любили собираться в дежурном помещении, особенно когда там дежурил сам начальник, Виталий Владимирович – неподражаемый анекдотчик и остряк. Непонятно каким образом у него брались способности в любой ситуации разрядить обстановку юмором и куда его память вмещала сколько анекдотов и историй. Проживший основную часть своего детства и юности в Одессе, казалось, что в него внедрился этот одесский шарм и умение любую ситуацию перевести в стадию юмора. Что самое удивительное, что находясь в его обществе, почему-то даже создавались ситуации, которые иначе как комичными не назовёшь.

Орлов Владимир Алексеевич, монтёр пути – заядлый рыбак, охотник и хороший товарищ начальника станции, следуя на работу, никогда не проходил на своё рабочее место, не зайдя на станцию, особенно когда дежурил начальник.

– Чайку? – спросил Виталий, когда тот перешагнул порог дежурки.

– Можно. Время позволяет, пока придёт «пригородный» с рабочими, – согласился Владимир.

Попив чайку и поговорив о бытовых проблемах, друзья закурили. Серость пыльного пейзажа стен, словно умножилась. Стоваттная лампочка под потолком, из-за дыма, почти скрылась из виду.

Затянувшаяся между разговорами пауза была прервана неожиданно. Распахнулась дверь, и на пороге, в клубах пара и дыма, появился монтёр пути, Тройников Лёша, мужчина тридцати лет, спокойный, добрый, но очень наивный и легковерный человек. Около двух метров роста, с добродушным продолговатым лицом, он своим видом излучал какого-то доброго великана, который «муху обидеть не сможет».

– Привет, Волоха! Привет, дядь Виталь! – узнал по очереди, присматриваясь и щурясь после дневного света привыкая к полумраку станции. По тому, как он назвал начальника «дядей», стало понятно, что он уже под хмельком. Обычно, так обращался Леха к начальнику, только с «бодуна» или будучи выпивши.

– Чё, без желтухи? – спросил Владимир.

– Я отгул взял, – ответил он и добавил через паузу, – «бабу» положили в больничку.

«Баба», то есть сожительница Алексея, Старовойтова Ольга, немного странноватая женщина, работала стрелочницей в подчинении начальника станции. Два дня назад, с ОРЗ, её сопроводили в больницу, находящуюся на соседней станции.

– Дай закурить, – протянул руку к Орлову. – Дядь Виталь, можно? – спросил, получив желаемое.

– Смали, – разрешил начальник, сделав полукруг взглядом, указывая на неприглядность помещения.

– А с какой радости бухаешь? – спросил.

– Так, отгул – же, да и жена…

– Типа, с горя?

– Ну! – отмахнулся Алексей.

– Дядь Виталь, позвоню? – указал пальцем на столик, где находился выносной телефон.

– Валяй!

Есть на станции телефонная связь, называемая – подстанционная. Это значит, что дозваниваться куда-либо можно только через телефониста. Кнопкой, посылаешь вызов на коммутатор, и когда отвечает оператор, просишь соединить с определённым номером. Разговариваешь через большую приёмную трубку с кнопкой, которая называется «тангента». Когда её нажимаешь – говоришь, а отпускаешь – слушаешь. Но зато все разговоры, что с одной, что с другой стороны, слышны всем присутствующим и всей участковой линии.

Любое посещение помещения дежурного, а особенно когда дежурит начальник, Лёша считал за честь. Теперь же ещё и позвонить позволили по служебному телефону.

Сняв шапку и взъерошив волосы широкой пятернёй, он придвинул стул к тумбе с телефоном и, затаив дыхание, нажал кнопку вызова.

-«Пи-и-и-и-у-у-у-у» – зазвучало в аппарате и через короткую паузу, послышался игривый мягкий голос телефонистки:

– Слушаю.

Лёша молча, вопросительно вскинул взгляд на начальника.

– Говори, блин – нарочито резко отреагировал тот.

– Это кто? – словно испугавшись, вскрикнул Лёша.

– Вам кого надо?

– Как кого, а вы кто?

– Я телефонистка.

– Как, телефонистка, вы откуда разговариваете? – недоумевал Алексей.

Орлов сидел, напыжившись, и со слезами на глазах. Его и без того розовое круглое лицо стало похоже на багровый шар. Виталий старался не смотреть Орлову в глаза, зная, что тот взорвётся смехом и всё испортит.

– Не морочьте голову! – огрызнулась трубка и замолчала.

Лёша опешил. Он глазами обиженного ребёнка смотрел то на трубку, то на начальника и не находил слов от возмущения. В придачу к несостоявшемуся разговору, Лешу начинало «разбирать», возможно, совсем недавно выпитое, и он, начиная всё больше заикаться и смелеть, спросил:

– Она ч-чё.., ду-дура? Н-надоело работать, ко-коза…

-Ладно. Давай я тебя соединю, только ты не геройствуй. Разговаривай нормально, – сказал Виталий и, забрав трубку, нажал кнопку вызова.

– Слушаю. – Послышалось через небольшую паузу.

– Добрый день. Мне нужен стационар больницы.

Голос Виталия Владимировича, из-за особенностей произношения, узнавали многие, и при случае шутили, что ему нужно вести селекторные совещания вместо начальника отделения, чей голос был более мягкий.

– Здравствуйте, Виталий Владимирович, что кто-то заболел? – сочувственно спросила телефонистка, соединяя с местной линией.

– Моя стрелочница там – ответил, не узнавая по голосу собеседницу, но делая вид, что узнал.

-Алло, приёмный покой, – послышалось на том краю провода. Начальник станции резко передал трубку Тройникову.

Тот схватил её:

– Алло. Оля, Оля…

– Вам кого-то позвать?

– А, ага… простите. Ольгу Старовойтову, – с трудом выговорив, произнёс Алексей, и трубка замолчала, вероятно, пошли звать.

– Алло, Алло. – Чё за хрень? – недоумевал, щелкая тангентой.

– Оставь. Помолчи. Там пошли звать твою половину. – Остановил его Виталий, и в воздухе зависла пауза ожидания.

Лёша, опираясь локтем о тумбочку, тяжело сопел и было видно напряжение его мысли. Скорее всего, мысленно подбирал лексику предстоящего разговора с женой.

В трубке щёлкнуло.

– Алло! – послышался голос Ольги.

– О, привет до-дорогая. Ц-цём, цём, блин, тебя. – Злясь на себя за заикание выдал Алексей.

– Ты что, пьяный? – без подготовки и ничуть не обрадовавшись, крикнула Ольга.

– Ты охренела, чё-ли? Где пьяный?

– Ты не делай меня дурой, я же слышу.

– Давай я тебе в трубку дуну, дура блин,- понесло Лёху. – Вот здесь дядь Виталий дежурит, он тебе докажет. На, дядь Виталь, скажи ей, дуре. – Кричал он в трубку, не выпуская её з рук и никому не отдавая.

– Видишь, не пьяный, – сам убедил себя, как будто Виталий уже поручился за него. – Как ты сама, вопче-то? Хватит ругаться.

– Как я? Нормально. Болею.

– Хорошо… То есть, плохо. У тебя есть – есть что? – Вдруг выдал с ударением на последний слог.

– Чё ты там лепишь, придурок? – выходила из себя Ольга на другом конце провода. – Ты уже лыка не вяжешь.

– Я спрашиваю, у тебя есть – есть?

– Козёл паршивый, что допился. Разговаривать разучился?

Алексей недоуменно смотрел на трубку. Желваки его играли. Губы дрожали от негодования. На удивлённом лице было выражение непонимания происходящего. Как же так? Он от чистого сердца, а его оскорбляют и не хотят слышать.

Орлов катался по столу, уже не сдерживая свой гомерический хохот, но Алексей, казалось, даже не слышит этого.

Собравшись с духом, он сделал, казалось бы, решающую попытку объясниться:

– Я тебя, спрашиваю, может, что из питания привезти?

Это стало последним барьером вежливости с той стороны.

– Ах ты тварь! Какое испытание ты мне хочешь провести? Мудак. Приеду, голову отрублю. Сволочь. Я тут таблетки жру, а он испытывать меня надумал. Животное.

Лёха некоторое время тупо смотрел на трубку, не понимая, что происходит и почему за всё добро и желание чем-то помочь любимой своей половине, его так оскорбили. Медленно, словно боясь, что она сейчас взорвётся, он снова прижал её к уху :

– Пошла ты тогда, дура!

Бросив трубку на стол, он, схватив шапку, молча выскочил, хлопнув дверью, и исчез в тумане разыгрывающей метели.

В трубке что-то щелкнуло, и послышался дрожащий, как можно было догадаться, от недавнего смеха, голос телефонистки:

– Она отключилась.

(с) Виктор Перепёлка

Выходное чтиво: “И рощи со мной допоют”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт Роман Никитин. Попасть в нашу рубрику может каждый, для этого надо прислать к нам на электронный ящик ваше творение. Адрес: .

И рощи со мной допоют,
Докукуют,
Печальной листвою
Лучи теребя.
Я скоро уеду,
И ветер бунтует.
Ну как же без них?
Как теперь без тебя?

Кому красота
Еле слышного рая?
Кому тихий шелест
Задумчивых рек?
И только один шаг
От теплого мая
Уже означает,
Что кончился век.

Но с веком прошедшим
Давно стало тесно,
И мы стали зaпахом
Прожитых мест,
От этой болезни
Нет цели,
Нет средства,
Пока пыль дорог
Не сомнет,
Не изъест.

Ты тоже уходишь…
Прости, дорогая.
Я сам не пойму,
Отчего так несусь,
Я знаю лишь то,
Что везде опоздаю,
Я знаю, что где-то
О жизнь расшибусь.

И рощи не с нами
Теперь расстаются,
Приходят взамен
Суета, городa.
И я ухожу,
Чтобы снова вернуться.
Вот только вернусь
Я уже не туда.

Выходное чтиво: “История одного поэта”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт и прозаик Николай Попов.

Поэт Игорь Волков был молод. Ему было двадцать лет. Он знал, что талантлив. Но на филологическом факультете, где он учился, студенты и преподаватели, прочитав его стихи, кивали понимающе головой, тянули губы в улыбке и спешно старались от него отойти. Не такой реакции он ожидал на свои произведения. Игорь писал о себе. О мире, где его никто не понимает. О своём великом предназначении. О том, как он уйдёт в мрачную дождливую ночь и вернётся через много лет с тёмными от переживаний и бессонных ночей глазами и покажет одно единственное стихотворение… И тогда… Тогда… Мир содрогнётся от истины. Мир поймёт его великое предназначение… Но его никто не слушал. Всё также кивали, улыбались и отходили. Даже в стенгазете не печатали. Девушки у него не было. Мама с папой жили в далёком провинциальном городе. Оттуда приходили небольшие деньги на жизнь и учёбу, а туда он посылал свои стихи. Мама умилялась.

Однажды Игорь решился показать свои произведения известному поэту. Его произведения часто печатались в местных газетах и журналах. Узнав, где находится редакция, он направился туда.

Бумаги, книги, папки лежали буквально повсюду. На столах, на стульях, на полу. Из-под этой кучи выглянул человек.

– Вы ко мне? – осмотрев Игоря внимательными глазами, спросил он.

– Да, – ответил Игорь, узнав поэта.

– По какому вопросу? – Поэт вышел из-за стола, и оказался невысоким старичком с лысоватой головой.

Игорь замялся.

– Вы – автор, – утвердительно сказал поэт и улыбнулся, показав крепкие белые зубы. – С таким видом приходят либо занять денег, либо показать свои произведения. Ну что ж, присаживайтесь, – старик слегка засуетился. – Правда, не знаю куда. Давайте освободим эти два стула. Ставьте прямо на пол.

Игорь аккуратно освободил стул и присел на краешек.

– Вот теперь порядок, – старик тоже устроился на стуле напротив Игоря. – Давайте свои произведения.

Игорь достал несколько листов с текстом и неуверенно протянул поэту. Тот спокойно взял листы, надел очки, и принялся читать. Сердце начинающего литератора металось по телу от кончиков пальцев ног до висков. Поэт читал. В лице ничего не менялось. Только иногда его глаза вновь возвращались к началу текста.

– Ну что ж, – старик быстро подсмотрел имя в конце стихотворения, – Игорь Волков… Вы работаете или учитесь?

– Филфак, второй курс.

– Это хорошо, – поэт чуть помедлил, вглядываясь в собеседника, – даже очень хорошо, что вы учитесь на филологическом факультете. Вам будет проще меня понять, и в дальнейшем проще развиваться в своём творчестве. В ваших произведениях выдержаны размер, ритм и рифма. Есть небольшие огрехи, но думаю, с формой стихосложения вы справитесь. У меня большие претензии по содержанию, – старик чуть помедлил, подбирая слова. – Вы пережили в жизни трагедию? Может неприязнь близких вам людей? Чувствуете отторжение окружающих?

– Нет, – Игорю было не по себе под изучающим взглядом старика.

– Значит, вы придумали мир, в котором вы – жертва, несущая миру истину, страдалец за высокие идеалы,- резюмировал поэт. – Послушайте, Игорь Волков, совет. Вы ведь за этим сюда пришли? Откройте своё сердце миру, который вас окружает. Ловите ощущения. К вам придёт и житейский мусор, и чужие страдания, но вы восполните этот негатив человеческой добротой, красотой людских поступков. Изучайте людей… Это очень интересно. Проживайте их жизни… Это порой больно, но для поэта необходимо. Загляните в суть вещей. В каждом предмете быта или природы таится вселенная. Гармоничная вселенная, – старик говорил ровно, без пафоса, давая собеседнику переварить информацию. – До истины никому не добраться, но приблизиться к ней можно. Через свои мироощущения. Вы же – зациклились на себе. А мир огромен. Я не смогу научить вас писать стихи. Это невозможно. В крайнем случае можно научится рифмовать слова. Но это не будет являться стихами. Побольше читайте и вникайте в смысл прочитанного. Учитесь у великих поэтов. Уходите от штампов. Ищите свой путь в поэзии. И когда поймёте, что больше не можете молчать – пишите. И приходите ко мне. Мы с вами поработаем. А пока работать не с чем.

Поэт встал, протягивая руку, давая понять, что разговор закончен. Игорь вяло ответил на рукопожатие и быстро вышел из кабинета.

Он обиделся. Хотелось крушить всё на своём пути по дороге к остановке маршрутки. Его стихи гениальны. Просто старик завидует молодости. Не хочет растить конкурентов. Сам уже исписался и топит других. И снова перед Игорем вставали картины: как он – бледный и трагичный – стоит перед залом, а именитые писатели аплодируют, стоя. А в первом ряду стоит мама, гордая и заплаканная…

Сам не заметил, как за этим вихрем чувств, сел в маршрутку. Медленная песня из радио немного успокоила Игоря. Песня оборвалась бойкой шутливой рекламой. Дальше последовало объявление о конкурсе на лучший рекламный слоган в стихах об этой радиостанции. Приз – путёвка за границу. И контактный телефон. Его Игорь записал. Может такая “писанина” нужна миру? А что? Можно прославиться на слоганах, а потом показать и великую литературу. В той же маршрутке Игорь написал четыре строчки:

К своей мечте летите вы

На крыльях радиоволны.

И интересно будет всем,

На частоте XX-FM.

Через полтора месяца Игорь Волков уже был в Египте.

Ну, где ещё и влюбиться поэту, как не на курорте. Здесь, среди крикливых англичанок, анорексичных немок, высокомерных полячек, неожиданно понимаешь правдивость мнения, что российские девушки самые красивые. Они даже не уродуют свои прекрасные тела татуировками. А если и сделают, то небольшую, и в интимном месте. Европейки же, кажется, соревнуются в безвкусии нательной живописи.

Итак, в северной Африке на берегу Красного моря Игорь влюбился. В первый же день. До ощущения физической боли. В русскую. Пытался писать ей стихи. Обрисовывал словом грациозность её движений, благородную постановку головы, идеальную пропорциональность тела. Но образ старого поэта, лысым чёртиком, вставал перед Волковым. Хихикал, издевался, и Игорь, перечитывая написанное, неожиданно понимал, что прямых описаний мало. Не хватает чувств. Тогда он выплёскивал на бумагу свои эмоции. И снова старый поэт вмешивался в процесс. Тыкал пальчиком в штампы и в возвышенный слог. И снова летели в мусор исписанные листы. Игорь страдал и от любви, и от творческой беспомощности. Наблюдал ненавязчиво за предметом своих чувств. Вот она выходит из бассейна в радуге солнечных бликов, гуляет по набережной в синем палантине, сдержанно улыбается шуткам престарелой пары из Англии. И держится со всеми вроде бы открыто, но на дистанции. На ужин выходит каждый раз в новом вечернем платье. Обслуга из мужчин арабов провожает её похотливыми взглядами, но вольностей не позволяет. Да и русские парни, натыкаясь на её насмешливый взгляд отправлялись искать себе подружек попроще. А Игорь решился. Иначе бы сожалел бы о своей нерешительности всю жизнь. После морской прогулки, в лучах заходящего солнца, они ожидали автобус до отеля.

– Здравствуйте, меня зовут Игорь, – представился он, чуть смущаясь.

– Меня Надежда, – ответила она, изучая собеседника сквозь тёмные очки.

– Как вам экскурсия?

– Не устаю восхищаться Красным морем. Под водой сказка. Кораллы, разноцветные рыбки, скат на глубине. Никогда не видела ничего красивее, – подержала она обыкновенный разговор туристов.

– Я тут первый раз, и тоже восхищён подводной красотой. Когда наскучило любоваться, гонялся за рыбками, стараясь к ним прикоснуться.

– В вас проснулся инстинкт охотника, – улыбнулась Надежда и сняла очки.

– Скорее рыбака, – тоже улыбнулся Волков.

Он впервые видел её так близко. Правильные черты лица, ровные зубы за слегка пухлыми губами, длинные тёмные волосы, карие насмешливые глаза, властный интригующий разлёт бровей и тонкий, слегка курносый нос. Всё это вместе производило впечатление роковой женщины, если бы не доброта и некая загадка, которая чувствовалась в каждом движении лица. Ещё Игорь заметил небольшие возрастные морщинки в уголках её глаз. И понял, что она гораздо старше его.

– Вы откуда? – спросил он, когда они сели в автобус.

– Из России, – улыбнулась она и назвала город в Архангельской области.

– Мы с вами соседи, – обрадовался Волков и тоже сказал название своего северного города. – И живём, кстати, в одном отеле. Я заметил вас в ресторане.

– Там так вкусно готовят, что приходиться следить за фигурой, – перевела разговор Надежда. – Но, честно говоря, местная еда слегка надоела. Хочется разнообразия. Или просто русского борща со сметаной.

– Недалеко от нашего отеля есть ресторан с русской кухней. Может, пропустим ужин в отеле и поедим там?

Надежда недоверчиво посмотрела на Волкова, но не увидела в его лице ничего опасного для себя.

– Можно, – согласилась она.

– Тогда я буду ждать вас в холе отеля, в семь часов вечера, – сердце Волкова ликовало.

– Договорились, – улыбнулась Надежда. – Постараюсь не опаздывать,- она весело рассмеялась, – но всё равно опоздаю.

Остаток пути до отеля проехали, беззаботно переговариваясь.

Как же всё оказалось просто. Подойти и представиться. Игорь был счастлив. Надежда уже не казалось такой неприступной. Она оказалась понятной и открытой. В ожидании встречи, Волков тщательно побрился, сходил за утюгом, погладил рубашку и одел единственные джинсы. С сомнением пересчитал деньги. Последние пятьдесят долларов вызывали уныние. Игорь пожалел, что позвал Надежду в ресторан. Кто знает, какие там цены? Не хватит… И выйдет конфуз. Надо было позвать прогуляться по набережной. Но что сделано, того не отменишь. “Русский авось” никто не отменял. В нетерпении он мерил шагами пространство номера.

Надежда опоздала на десять минут. И была настолько красива и элегантна, что Волков снова оробел. Пушистые ресницы придавали загадку. Синее длинное платье со скромным декольте подчёркивало утончённую грацию фигуры. Туфли на высоком каблуке делали походку поистине королевской. Изящные кольца и серьги блестели дорогими камнями. Товарный знак на сумочке не оставлял сомнений в стоимости. А нитка жемчуга на шее сочеталась с белоснежными ровными зубами. На плечах накидка в цвет платья. Волков представил себя на фоне возлюбленной: дешёвая рубашка и такие же грошовые джинсы, вставленные в старые кроссовки. Это было унизительно для его чувствительного самолюбия.

Они вышли на крыльцо отеля.

– Прогуляемся? – с надеждой спросил Игорь.

– На таких каблуках я далеко не уйду, – голос Надежды звучал высокомерно и чуть капризно.

Сдержав вздох Волков подозвал такси. Минус четыре доллара. В машине молчали. Игорь переживал их разное социальное положение, а Надежда отвлечённо смотрела в окно. Возле ресторана он открыл ей дверь и подал руку. Так как с моря дул прохладный ветерок, они выбрали столик внутри ресторана. Надежда, оценив платежеспособность своего спутника, выбрала недорогие блюда русской кухни и дешёвую бутылку вина. Волков заметил это, и ему снова стало неловко за свою нищету. В ожидании заказа снова молчали. Чтоб как-то занять себя Надежда достала зеркальце на ручке и посмотрелась в него. Окантовка зеркала была из плохой пластмассы, потрескавшейся на краях.

– Интересное у вас зеркало, – сказал Игорь. – Оно как-то сильно отличается от всех ваших вещей. У него видимо интересная история.

– Да у него есть история,- небрежно ответила Надежда, убирая зеркало в сумочку. – Его мне передала мама, а ей её мама. Так что, это своего рода семейная реликвия.

Разговор не получался. Надежда была уже не такой, как на пирсе и в автобусе. Губы изгибались в высокомерной усмешке. Глаза смотрели равнодушно, она тоже уже пожалела, что согласилась на это свидание

– Вы чем занимаетесь, Игорь? – спросила она, чтоб хоть что-то говорить.

– Я поэт, – неожиданно для самого себя, с вызовом, выпалил Волков.

– Поэт? – рассмеялась Надежда. – Не слишком ли это громко сказано?

– Я настоящий поэт, – с обидой произнёс Игорь. – Учусь на филфаке и пишу стихи.

– Извините, Игорь, не хотела вас обидеть. Может быть, вы пишете замечательные стихи, – снисходительное недоверие отразилось на её лице. – Но, думаю, много студентов пишут стихи в молодости, даже я пыталась. К сожалению, или к счастью, потом это увлечение проходит, съедается бытом, и громкое звание “Поэт” остаётся лишь ностальгическим воспоминанием.

– Я настоящий поэт, – упрямо сказал Волков. – И никогда не брошу писать стихи!

– Я вам верю, верю, – поспешно подтвердила Надежда, хотя её глаза говорили об обратном. – Однако, нам что-то долго не несут заказ. Я вас покину ненадолго. Не скучайте, Игорь.

Она вышла из-за столика. Игорь даже не встал её проводить. Так и сидел, униженный и обиженный. Потом оторвал глаза от стола, встряхнул волосами, посмотрел вокруг, и неожиданно окружающий мир открылся ему. Он увидел его совсем в другом свете. Льстивые улыбки официантов и чопорная, наигранная вальяжность посетителей. Он смотрел на них и проживал их жизни. Увидел свет рыбацкой лодки в море… И представил нелёгкий труд рыбака. Кудрявый мальчик у стойки бара скользнул по нему тёмными глазами… И Игорь, словно пророк, предсказал его судьбу. Это было необычно. Видимо так и приходит вдохновение. Незначительное преломляясь во внутреннем мироощущении становится важным и гармоничным. Игорь подумал о Надежде и попросил у официанта, накрывающего соседний стол, ручку и бумагу.

– О! Нам наконец принесли заказ, – наигранно весело сказала Надежда, возвращаясь за стол. – Ну что, господин поэт, постараемся выжать максимум интересного из сегодняшнего вечера. Мне сказали, что чуть позже, будет живая музыка. Надеюсь, чувство ритма, свойственное каждому поэту, поможет вам составить мне компанию в танцах.

– Я написал стихотворение про вас, – сказал Игорь, всё ещё находясь в состоянии вдохновения.

– Вы опять за своё, – мило улыбнулась Надежда. – Быстро. Не ожидала, что стихи пишутся так быстро. Ну что ж, видимо мне придётся ознакомиться с вашим творением, – она протянула руку за листом.

– Я сам прочитаю, – остановил её Волков, – оно хоть и от женского лица, но у меня лучше получится.

– Дерзайте, – картинно выпрямилась она и жеманно поджала губы. – Прекрасная дама, шёпот волны, свет мерцает в бокале, звёзды прячутся в свете фонарей. С вами я тоже становлюсь поэтом.

Игорь посмотрел на неё по-доброму, но твёрдо. Надежда перестала кривляться, и он начал читать:

Я девчонкой малою, всё в больницу бегала.
Умирала мама, подарила зеркало.
Доченька-красавица, слушай, не вертись:
В серебре у зеркала есть вторая жизнь.
Бабушка смотрелась, мне передала.
Пробежала в зеркале молодость-весна.
Будет туго, доченька, ты туда смотри-
Мы поможем с бабушкой на твоём пути…
И давно я выросла, стала статной дамою,
Но храню я зеркало, дареное мамою.
Плохо, или грустная побежит слеза –
Помогают мудростью мамины глаза,
И волшебной силою наполняюсь я.
На бабушку похожая дочь растёт моя,
Мы смеёмся весело, иль до слёз грустим.
Ей оставлю зеркало, с образом моим.

Во время чтения стихотворения, выражение лица Надежды сначала сменилось с насмешливого на грустное, потом взгляд растворился в воспоминаниях, а под конец в глазах стояли слёзы. Чтобы не проронить их, она неторопливо встала и вышла. Игорь сидел, сам не понимая, что натворил. Он ожидал какую-то реакцию, но такое выражение горя отразилось во взгляде его возлюбленной. Ему захотелось догнать её, прижать к своему плечу и успокаивать, как маленькую девочку. Прочувствовав во время сочинения стихотворения её боль, он пережил то, что пережила она. Руки Игоря дрожали. Картины прошлого, настоящего и будущего вставали перед мысленным взором поэта. Ему было плохо.

Надежда вернулась нескоро. Её глаза, без туши, казались беззащитными. Вся благородно-утончённая спесь слетела с неё, и перед Игорем сидела простая и усталая девушка.

– Это было больно, – сказала она, пригубив вино из бокала, – и жестоко. Как ты узнал?

– Ты сама рассказала про зеркало, – тоже перешёл на “ты” Игорь, – а остальное я увидел.

– Ты настоящий поэт, если умеешь так видеть, – с чувством произнесла Надежда. – Моя мама умерла, когда мне было девять лет. В нашей семье женщины всегда умирали рано. И бабушка и прабабушка. Я действительно иногда вижу в отражении зеркал их черты. Мы из рода дворян. Бабушка, дед и моя мама были сосланы на север. Дед умер, бабушка снова вышла замуж, и наша гордая фамилия пропала в бумагах. Поэтому во времена расстрелов семья осталась цела. Вскоре бабушка тоже умерла. Ей было тридцать пять лет. Моя дочь Александра действительно похожа на неё.

– Она осталась дома?

– Уехала с гастролями в Прагу. Она у меня танцует. Хорошо танцует, – с гордостью подчеркнула Надежда. – У меня появилось свободное время и я решила отдохнуть.

– А муж?

– Мужа нет, – горько произнесла Надя, – и в этом тоже моя вина. Я его очень любила. Но я боюсь умереть… Из-за ранней смерти женщин в нашей семье. Это моя фобия. Проверяюсь в больнице по три раза в год. Бегу туда по малейшему подозрению. Врачей извела, мужа издёргала. А четыре года назад в груди сильно кольнуло… Я подумала, что умираю, и устроила так, что муж сам меня бросил. Не хотела, чтоб он мучился со мной. В итоге болезни нет, и мужа тоже. Он у меня завидный жених. Сейчас встречается с девушкой. Дело идёт к свадьбе.

– А я оказался здесь из-за своего поэтического таланта, – перевёл разговор с грустной темы Игорь, – написал рекламный слоган для радио и выиграл конкурс.

– Ты действительно очень талантлив, – Надя доверчиво взяла руку поэта в свою, – прочитай мне свои стихи. Только не такие грустные.

– Я не запоминаю стихи наизусть, – соврал Игорь, – лучше пойдём танцевать.

Звучала медленная композиция. Старый араб красиво пел на английском языке, аккомпанируя себе на рояле. Надя прижалась к Игорю и положила голову ему на плечо. Ей было легко. Не надо было притворятся. Она танцевала с поэтом. С человеком, который её понимает, как никто другой. Снова хотелось плакать. И захотелось его поцеловать. Прижаться к нему, растворится в его объятиях, и ни о чём не думать. Игорь почувствовал это желание. Слегка отстранился и, поймав её доверчивый взгляд, поцеловал. Это было недолго. Последняя преграда полного единения сердец и тел была разрушена поцелуем. И Игорь внутренним взглядом увидел свою жизнь. Понял, что всегда будет любить только её. Может не именно её, но в каждой женщине он будет искать то, что любит в ней. Музыка закончилась. Они вышли к морю. В его лёгком колыхании он чувствовал ритм, а она гармонию.

Старый поэт читал стихи Волкова. Это было долго. Их было немного, но он перечитывал их по два, три раза. Иногда он смотрел в сторону, обдумывая образ, и на его лице отражались переживания. В его руке была ручка, но он так и не воспользовался ей.

– Это хорошие стихи, – сказал он, откидываясь в кресле, – даже чересчур хорошие. Вы их сами написали?

Игорь промолчал.

– Вы меня извините, молодой человек, за подозрение, но за короткое время у вас слишком большой прогресс.

– Я научился видеть, – спокойно ответил Игорь.

– Видеть? – старый поэт внимательно вглядывался в Волкова. – Я, кажется, вас понял. Остальное, пойму в общении, – он протянул руку для рукопожатия. – Мы будем с вами работать. Со временем вы станете настоящим поэтом.

Выходное чтиво: “О морозах. Из цикла “Таёжные сны”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинская поэтесса Наталья Стикина.

Сумерки… Небо похоже на порванный флаг,
Ветром забытый на поле сраженья морозов.
Сыплется время со скоростью старых прогнозов,
Колкою взвесью за ветхий потёртый обшлаг

Белого кителя сверженного Декабря.
Пообломались за окнами ртутные копья…
Сыплется время, сбиваясь в пушистые хлопья,
Пеплом салюта ложится у ног Января.

Но ненадолго затишье. Седой Аквилон*
С воинством крепких морозов вновь примет присягу
И с победителем станет под рваные стяги,
Ярким сиянием заполонив небосклон…

…От снегопадов тишайших до новой войны
Время свободно парит в небесах белой птицей.
Север, мой Север, – открытая миру страница,
С правом изведать такие таёжные сны.

________________________________________

*Аквилон — (лат. aquilon, от aquila орел). Сильный северный ветер, который древние называли так по его быстроте, подобной полету орла.

Выходное чтиво: “Этот город такой же, как все”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинской поэтессы Ольги Безденежных. Хотите попасть сюда? Тогда присылайте свои творения к нам на почту: .

Этот город такой же, как все: он сначала встречает радушно,

А потом здесь становится скучно, и тоска давит грудь по весне.

У двери на боку чемодан дожидается новой дороги,

И зудят в предвкушении ноги. Разогнался Судьбы шарабан.

Вниз с балкона окурок летит (неизменна дурная привычка),

Только взглядом цепляюсь за птичку, что с соломинкой в клюве сидит.

Замираю и долго гляжу, как она мастерит свой домишко.

Защемило в груди. Это слишком! Ждёт такси. Я уже выхожу.

А пичуга упорно опять улетела за новой пушинкой.

Непривычно из глаза соринку безуспешно пытаюсь достать.

За спиной километры дорог, впереди, получается, тоже.

Я в дороге состарюсь, быть может.

И споткнусь о вокзальный порог.

…Мне минуты хватило решить: никуда больше я не поеду.

Рву билет, чтобы в городе этом свить гнездо и остаться в нём жить.

(с) Ольга Безденежных

Выходное чтиво: “Ах, как лёгок сегодня их бег”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” творение усинского поэта Николая Выкочко. Ах, как лёгок сегодня их бег,
Облака, словно лошади в пене,
Снова вьётся и падает снег,
Снова пляшут и мечутся тени.

Зимний день не от ветра продрог,
Холод космоса свет его вздыбил,
И луна, как соломенный стог,
Оседает в озябшую выбель.

Мир встревожен, заснеженный в край,
Снова катятся звёзды под ноги,
И небес розмариновый рай
Покидают вчерашние боги…

Гой ты, солнце на небе еси,
Не сподобься, родное, улитке,
От безвременья землю спаси,
Нам явись в лучезарной улыбке!

(с) Николай Выкочко

Выходное чтиво: “Записки”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинского автора, поэта и прозаика Николая Попова.

Она была из тех, кому пишут записки. Обычно в них был номер телефона и какая-нибудь фраза, типа: «Ты не пожалеешь, крошка». Официанты, передавая их, старались сохранить непроницаемые лица, но в уголках глаз светила скабрезность. Этакие засаленные глазки. Записки. На салфетках. На вырванных страничках записных книжек. А Она привыкла. А у Него было отличное чувство юмора. Да. У Неё был Он.

– Когда-нибудь я тоже напишу тебе, – говорил Он, пока очередное послание горело в пепельнице. – Я тоже хочу выглядеть в твоих глазах бесстрашным. Ведь надо быть очень смелым, чтоб написать письмецо и передать его в присутствии другого мужчины.

– Они меня покупают, – глаза Её светились безразличием и усталостью, может быть притворной, – я чувствую себя вещью. Изящной, редкой, но всё-таки вещью.

– Мужчины… Они слишком прямолинейны. – Его седые виски покачнулись укоризненно в табачном полумраке ресторана. – Мне кажется, они чувствуют твой запах, который и меня сводит с ума.

– Если они чувствуют мой запах, то ты назвал их похотливыми кобелями, – Её улыбка стала очаровательно торжествующей. – Значит я сучка? Причём, по твоим словам, вонючая сучка…

– Я совсем не то хотел сказать, – раскованная вальяжность моментально слетела с Него. – Ты неправильно меня поняла…

Она громко рассмеялась. Четыре приглушённых колокольчика зазвенели с Её уст, приковав внимание зала.

– Ты прав, малыш, – Она наклонилась к его уху так, что губы нечувствительно задевали его. – Я сучка… Пойдём, я докажу тебе это.

Он бледнел. Его руки слегка тряслись, когда отсчитывая купюры, видел, как Она получает новую записку.

Она была из тех, кто не звонит первой. Он звонил ей сам. Календарь далеко раскидал их дни рождения. И Он был женат. Мёртво. Как то кольцо, что не снималось с Его пальца. А Он любил Её.

– Знаешь, мне кажется… – заговорил он, когда Её голова устало лежала на Его плече.

– Тебе кажется… – в тон ему перебила Она.

Он ожил, стряхнул Её со своего плеча, до боли целовал-кусал грудь, чувствовал дьявольскую притягательную неровность улыбки и растворился в ритме Её сердца…

Сомнения. Его рука гладила узкую спину, а сомнения наждачной бумагой, цеплялись за поры его души.

– Ты же знаешь, я богат, – снова заговорил Он. – Так почему ты не даёшь мне обустроить твою жизнь? Давай я куплю тебе квартиру, устрою к себе в фирму на хорошую должность.

– Ты богат… – нараспев расслабленно повторила Она. – А я не вещь, – веер Её ресниц распахнулся навстречу его настороженному взгляду, – меня надо просто любить…

Она была из тех, кто видит знаки. Из тех, кто их видит. Тревога постучалась осторожно. Не до конца потеснив душевную негу. Лёгкая встряска сердца. Котёнок на подоконнике в темноте лестничной площадки зелёной каймой глаз слегка напугал. Она вынесла ему молока в подъездные августовские сумерки. Замяукал жадно и утробно. Он не звонил. Давно. Стекло стучало дождём. Тревожно.

Она не была из тех, кто не звонит первой. Она любила. Глупо. Взбалмошно. Даже истерично. Но не желая. Не надеясь. Не подчиняя. Любила.

– Он умер, – лёгкий всхлип Его жены в трубке, подтвердил правду. – Уже месяц как… Я знаю про вас. Чувствовала.… Давайте я приеду. Куда?

Слёзы. Солёные росинки любящих женщин. Они простили Его и друг друга. Молчаливые рюмки в тонких пальцах. Молчаливые губы.

– Он никогда не мог легко относиться к жизни. Всегда и за всё пытался быть ответственным. Ему было очень хорошо с вами, но мне казалось, вы причиняете ему боль.

– Я не давала заботиться о себе. – Её слеза соскользнула с подбородка в рюмку. – Мне так было легче.

Понимание. Слова часто бывают лишними. Тишина – спутница понимания. Главные слова произносятся тишиной.

– Вы знаете, Он писал вам записки, – на пороге сказала жена, – я нашла их… Вот… – Маленькие, вчетверо сложенные бумажки пересыпались из ладони, где уже тускнеет линия жизни, в ладонь, где прервалась линия любви.

(с) Николай Попов

Выходное чтиво: “Друзья не уезжают навсегда…”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинской поэтессы Натальи Стикиной. Мы будем рады, если вы пришлете свои творения к нам на электронную почту: .

Друзья не уезжают навсегда:
Они чуть-чуть меняют направленье.
И на вопрос: “Вернёшься ли сюда?”
Так хочется услышать: “Без сомненья!”

Ну вот, пора. И пусть твоя сума
Не трёт плечо от тяжести прощанья.
Там меж вещей, но не касаясь дна,
Усинские лежат воспоминанья.

Но только дай же Бог тебе ума,
Не забывать о нас в твоём движенье.
Друзья не уезжают навсегда –
Они чуть-чуть меняют направленье.

(с) Наталья Стикина

Яндекс.Метрика