-21.1 C
Усинск
28.03.2024, Четверг

Выходное чтиво: “Бате”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” гость из дружественной Усть-Цильмы, поэт Денис Попов.

Я не слишком любил тебя слушать,
Еще меньше – хотел понимать,
А сейчас неспокойную душу
Не могу приучить помолчать.

Помнишь время, где все еще живы,
Кто теперь на Ивановом?
Здесь, Вкруг него, нынь играют мотивы
Твоих песен, звучат и окрест.

Без которых и я (понял все же!),
Вряд ли выжил, теряя себя.
Сколько из опостылевшей кожи
Лез я, небо устало скребя.

Поздно понял. Но понял, ты слышишь,
Батя, может быть, поговорим?
Там, на небе, по-прежнему пишешь?..
Всем привет. От меня. Заодним.

Выходное чтиво: “Мало”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” поэт из Усинска Николай Попов.
Мало.
С тобой, будет мало,
Слов, улыбок, прогулок, ночей.
Вещи в ворохе одеяла,
Говорят, про ненужность вещей.
Лишь открытость,
Любви обнажённость,
Тени, запах, объятья, игра…
И твоя мне нужна покорность…
Нет.
Не надо.
Она не нужна.
Пусть лишь страсть,
Как игристые вина,
Лёгким облаком разум мутит.
А под утро нам будет не стыдно.
Страсть отступит,
А разум простит.
Недосытившись поцелуем,
Недолюбленная душа,
Любит снова тебя земную,
С неземною тобой греша.
А прощанье – обряд безумья,
Как из света шагнёшь во тьму,
С безысходностью поцелуя…
Почему? Почему? Почему?

Выходное чтиво: “И хорошо, что не забылось”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” гость из соседнего района, устьцилемский автор Денис Попов.

И хорошо, что не забылось
Всё, чем когда-то я дышал…
Пусть и порядком запылилось,
Но не утратило накал.

Лишь “окунешься”, вспомнят руки,
Как из акации свисток
Сообразить на раз подруге,
Вручив надкушенный стручок.

На реку глянешь, тут же ищешь
Голыш-монетку под ногой.
И мечешь, будто песню пишешь,
И камень скачет, как живой.

Пучком охаживаешь веток
Давно знакомых комаров.
Мечты, что сани, ладят летом,
Храня поленницею дров.

Пусть говорят: «Другое время!»
Пусть говорят: «Нужон расчёт!»
Мечтать – немыслимое бремя,
Не приносящее доход…

Как старый веник изолентой,
Перетяну строкой мечты.
Моя пожизненная “рента”,
Во льду отыскивать кусты.

Выходное чтиво: “Этот город такой же, как все”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинской поэтессы Ольги Безденежных. Хотите попасть сюда? Тогда присылайте свои творения к нам на почту: .

Этот город такой же, как все: он сначала встречает радушно,

А потом здесь становится скучно, и тоска давит грудь по весне.

У двери на боку чемодан дожидается новой дороги,

И зудят в предвкушении ноги. Разогнался Судьбы шарабан.

Вниз с балкона окурок летит (неизменна дурная привычка),

Только взглядом цепляюсь за птичку, что с соломинкой в клюве сидит.

Замираю и долго гляжу, как она мастерит свой домишко.

Защемило в груди. Это слишком! Ждёт такси. Я уже выхожу.

А пичуга упорно опять улетела за новой пушинкой.

Непривычно из глаза соринку безуспешно пытаюсь достать.

За спиной километры дорог, впереди, получается, тоже.

Я в дороге состарюсь, быть может.

И споткнусь о вокзальный порог.

…Мне минуты хватило решить: никуда больше я не поеду.

Рву билет, чтобы в городе этом свить гнездо и остаться в нём жить.

(с) Ольга Безденежных

Выходное чтиво: “Кто крайний? “

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Николай Попов. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Скучные порой люди стоят в очереди в банке. Неинтересные совсем. Не на ком и взгляд остановить и смешным прозвищем назвать. Слишком тривиальные социальные роли они исполняют. Сейчас здесь были: бабка-пенсионерка, которая следила за очерёдностью, со справедливостью неподкупного судьи. Флегматичный, интеллигентного вида молодой человек. Созерцательный, умный, скептичный и высокомерный. Девушка-кукла всем своим видом показывающая, что она живёт в другой, более интересной среде, а здесь совершенно случайно. Несколько пыхтящих от нетерпения тёток, с глазами уставших коров. И ещё люди, которых я не успел оценить ввиду того, что они не были видны из-за колонны. А также я – анализирующий окружающих меня людей, со скорбно-терпеливым выражением лица. Это выражение приобретает любой человек, кто заходит в помещение банка из большого мира. Надежда быстро решить свои финансовые вопросы умирает при виде очереди и одного работающего окошка. Лицо мрачнеет, внутренняя пружина сжимается, и человеку остаётся только ждать. Не помогает настроению, а может и усугубляет негатив ожидания, украшенный разными снежинками на окнах и ёлочками с дешёвыми шарами, холл банка в ожидании Нового года.

Новый фигурант моего анализа и «ярлыконаклеивания» влетела в банк со скоростью шумной юлы. Ни на секунду не притормозив, она уставилась своими цепкими глазками-бусинками, казалось, сразу на всех.

– Кто крайний? – вороньим голосом спросила она.

Отозвался парень-флегмат.

– А вы за кем? – ворона в её горле стала ещё и въедливой и оттого более противной.

Парень указал на одну из усталых тёток. Новая старушка, которой я уже успел наклеить ярлык «Шапокляк», не остановилась на двух людях и выспросила очерёдность до конца. И на каждом человеке останавливался её пронзительный взгляд. Ощутив его на себе, я отвёл глаза. Выпуклые чёрные бусинки, казалось, знали обо мне всё. Или только самое плохое. Я занервничал и быстро показал следующего. Она стала мне страшно интересной. Нет. Мне стало страшно, а она стала интересной. Так вернее. Меж тем, единственной, кто не отвернулся от Шапокляк, была бабка-судья. Мне даже показалось, что между ними произошёл молчаливый диалог. Что-то вроде этого:

– Здравствуй, подруга. Приятно встретить кого-то из «наших».

– Здравствуй. Я рада видеть тебя здесь. Как обстановка?

– Ну, ты же понимаешь, нужен контроль. Контингент сложный, так и норовят без очереди проскочить. Особенно за молодыми следи. Не нравятся они мне. Могут сговориться.

– У меня не забалуешь.

– Верю в тебя, подруга. Держись. Пост сдан!

– Пост принят!

После того, как я мысленно прокрутил этот диалог, подошла очередь «бабки-судьи». «Шапокляк» же снова вонзилась взглядом в меня. Я, конечно, сообразил, что надо уступить место, но рядом было ещё пару свободных стульев, поэтому я не встал. «Шапокляк» смотрела, одновременно расстегивая пуговицы своего чёрного пальто. И закончив, стала ещё больше похожа на ворону. Образ птицы дополнялся длинным, хищно-острым носом, и уже упомянутыми чёрными, навыкате, глазами.

– Ну!? – ржаво-металлическим тоном спросила она. – Не хочешь место уступить пожилому человеку?

Я указал на свободные стулья и сказал:

– Присаживайтесь, тут не занято.

Ворона-Шапокляк взмыла надо мной и закаркала:

– Сама знаю, что не занято. Сидишь рядом со столиком, а другим людям, что не надо бумаги разложить. Твой, что ли, столик?

Я сбивчиво извинился и пересел. Одержав первую победу, она вспорхнула на моё место, и вопреки ожиданию, не стала раскладывать свои документы и бумаги, а огляделась. В это время «интеллигент-флегматик» направился к выходу.

– Вы куда? – произнесла «Шапокляк» таким тоном, словно схватила парня за полы пальто.

– Я покурить, – ответил он, и оправдываясь, добавил. – Ненадолго.

– Ждать не будем, – старуха обвела взглядом людей, ища поддержки. – Ходят курить, очередь путают. Не успеете, пеняйте на себя.

Парень открыл было рот, чтобы ответить, но она отвернулась, и он, промолчав, вышел.

– За пенсией? – наметила очередную жертву, из числа «уставших тёток», «старуха-ворона».

– Да рановато мне ещё, – удивлённо-добродушно откликнулась та. Ей было, явно, немного за сорок лет.

– А я значит старая, да?! – аж взвизгнула «Шапокляк». – Старая?

Женщина не нашлась что ответить. Её миловидное пухленькое лицо замерло в испуганной растерянности.

– Ничего, матрёшка, и ты состаришься, – каркающим голосом злой колдуньи напророчила старуха, – И болеть будешь. Косточки твои заноют. Муж бросит. И дети твои разъедутся. Будут появляться в день пенсии, за ножки пухлые подвесят, всё до копейки вытрясут.

На глазах «тётки» выступили крупные слёзы.

– Да что вы такое говорите! – неожиданно вмешалась девушка, которую раньше я опрометчиво назвал про себя «равнодушной куклой». – Вас же никто не оскорблял, зачем же вы так?

– А ты помолчи, потаскуха! – с радостью откликнулась «Шапокляк». – Сыкуха ещё, пожилых людей перебивать.

Повисло напряжённое молчание, во время которого «бабка-судья», закончив свою финансовую операцию, направилась к выходу. И снова их взгляды встретились, и я, как будто услышал такой диалог:

– Держишься, подруга? Молодец! Ты им спуску не давай. Надо себя жёстко поставить, иначе сожрут.

– Да сопляки они супротив меня. Вон погляди, одна в слезах, вторая «пыжит» из себя «оскорблёнку», остальные глаза в пол уставили, их вроде и не касается.

– Смельчал народец… Смельчал. Но пасаран, подруга… Они не пройдут.

Получив молчаливую поддержку, «старая ворона» негромко прокаркала несколько нецензурных выражений, направленных на неожиданную заступницу, самое слабое из которых «драная мочалка».

Меж тем, оскорблённая, «уже неравнодушная кукла» сдержав эмоции, быстро вышла из банка, проговорив еле слышно:

– …нервы дороже.

– Бабушка, проходите, я вас пропущу, – вежливо предложил кто-то из «заколонных мужчин», сменив возле окошка «бабку-судью».

– Сам ты – «бабушка»! – сразу же окрысилась «Шапокляк». – Мне одолжений не надо. Внучок выискался.

Очередь была деморализована. Все боялись, не то что словом, а даже взглядом или дыханием, спровоцировать агрессивную старуху. «Умный парень» вернулся с перекура и, поймав общее настроение, спрятался за колонной. «Шапокляк» торжествовала. Её тёмная колдовская сила питалась всеобщим страхом. Она впивала глаза-булавки в людей, и им становилось неуютно под её взглядом. Сжимали плечи, пряча в них голову. Вставали, и, не понимая о чём, читали объявления на стендах. Старались не встречаться взглядом не только с ней (упаси боже!), но и друг с другом. В холе банка воцарились тишина, что прерывалась только манипуляцией девушки операциониста в окошке. А власть бабки была непререкаемой. В такие моменты, в сказках, появляется добрая сила, рушит чертоги неприятеля, обращает зло в дым и скромно принимает благодарность простого народа. И во мне уже начало просыпаться нечто «дoбро богатырское». Ещё минута и я бы воскликнул, что-то вроде: «Ой, вы гой еси, народ русский, да поднимемся на супостата…».

Старуха, меж тем, совершила поступок, который умалил её в моих глазах от верховной ведьмы до мелкой воровки. Скосив свои ящерные глаза на украшенную шарами серебристую ёлку, она ловко сняла с неё два шарика и спрятала в сумку. Выждав несколько секунд, она повторила трюк, и ещё один шарик отправился к своим братьям-близнецам. Мне стало неловко за «нашу» ведьму, и за своё желание обратить её в дым. Ну, какой это богатырский подвиг разоблачить «старушку-пакостницу». Где в этой победе молодецкая удаль? Но оказалось, что не все богатыри столь щепетильно относятся к размаху и славе своих подвигов. Из глубин банка вышел охранник. Русоголовый, со смешной чёлочкой над голубыми глазами. Широкая фигура загородила отход преступнице. «Зелёная кольчуга» его служебной формы смотрелась строго, и столь же строг и неумолим был его взгляд.

– Здравствуйте, – наполнив пространство банка своим трубным басом, поздоровался он с «Шапокляк». – Достаньте, пожалуйста, из сумки то, что вы туда положили.

– Что? – как будто не поняла просьбы старуха. – Что тебе сынок? – её голос звучал на удивление мягко.

Богатырь слово в слово повторил свою просьбу-приказ.

– А чо я туда ложила? – она всё-таки смешалась и затараторила, – Ничо не ложила. С магазина иду. Внучатам украшения на ёлку купила.

– Наша камера зафиксировала, как вы сняли с ёлки игрушки и спрятали в сумку.

– Ничо не снимала! Ничо не прятала! – снова раскаркалась «старуха-ворона». – Налетел как бандит на пожилого человека. Совсем житья от вас не стало честным людям…

Она встала, взяла сумочку и попыталась выйти. Но богатырскую фигуру охранника было не обойти.

– Или вы сейчас отдаёте то, что взяли, или я вызываю наряд милиции.

– Да на! На! Всё забирайте у бабушки! – она резко вытащила из сумки зелёные пластмассовые шарики и бросила на стол. – Внуков порадовать купила, да разве с вами, живоглотами, порадуешь. Последнее заберёте у человека, изверги!

С этими словами она направилась к выходу. Охранник посторонился. Навстречу ей вошла бабка в сером пуховом платке. Они встретились взглядами, и снова я, как будто, услышал их разговор:

– Не удержалась я тут, подруга. Нелюди вокруг. Сговорились.

– Пресекать буду! Разделяй и властвуй! Забыла?

– По науке работала. Может у тебя, что-нибудь путное, выйдет. Пост сдан.

– Пост принят.

Охранник удалился в коридоры банка, а я услышал противно-базарный голос новой бабки:

– Кто крайний? А вы за кем? А вы?…

(с) Николай Попов

Выходное чтиво: “Реанимация”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” автор из города Ухта Сергей Рулёв. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Ночь заканчивалась. Между вызовов возникла пауза. Бригады «скорой» сидели в комнате отдыха. Пили чай, кофе и травили байки.

Сергей, фельдшер-стажёр, только слушал. Рассказать ему пока было нечего. Две недели всего на «скорой». Поэтому истории бывалых фельдшеров предназначались исключительно для него. Сами-то уже не один раз друг с другом обсуждали эти случаи. Да и стали они давно рутинными. А вот проверить парня, и может даже чуток попугать – было даже забавно.

– Помню, один раз приехали на вызов: женщина, сорок лет, вышла из окна пятого этажа. Приехали – спит на газоне. И что интересно – ни одного перелома. Только куча ссадин и гематом – проехалась по веткам тополя. Везение неимоверное. Так ещё и буянила, когда разбудили и пытались осмотреть.

– Пьяная, – констатировал водитель.

– Не без этого, – усмехнулся рассказчик.

– А мне отец рассказывал. У них во дворе, они тогда пацанами были, один мужик поспорил на бочку пива, что спрыгнет с крыши третьего этажа.

– Разбился?

– Ну, ему не так повезло, как этой женщине. Хоть наши и быстро приехали. Там деревьев не было. Еле довезли – ни одного ребра целого. Внутренние травмы – всё как положено. Но бочку в итоге выиграл, только инвалиду она оказалась без надобности.

– Да. Вот уж точно – алкоголь убивает. Или калечит.

– А самые страшные вызова – на место ДТП. Кровища везде. Конечности оторванные. Жесть. И главное – редко, когда реально помочь можешь. Гоняют. Не пристёгиваются. На обгон вслепую идут. Бухие, опять же. Бьются насмерть, как на войне. Других убивают. А ты потом ковыряйся в этом фарше. Последний вот выезд у нас, где внедорожник на встречку в лоб таксисту выехал, который мать с дочкой вёз…

– Бригада Смирнова на выезд. Женщина. Семьдесят шесть. Похоже, сердечный.

Сергей вскочил, нисколько не сожалея, что дослушать эту историю не удастся. Он и так знал, что там было. Очередной громкий случай. Даже местные газеты и телевидение в очередной раз без внимания не оставили. Пошумели. Повозмущались. Пособолезновали.

Недопитый кофе остался на столе. «Газель» «скорой», мигая маячком, помчалась по пустым еще улицам городка.

Бабушка лежала на кровати. Бледная, глаза закрыты. Смирнов пощупал пульс и коротко кивнул Сергею:

– Померяй давление. Я пока аппарат приготовлю.

Всё делалось быстро. Когда Сергей закончил, Смирнов уже начал крепить к груди датчики кардиографа. Всё это время рядом с кроватью молча стоял дед.

– Вы супруг? – спросил Сергей.

Тот кивнул.

– Не переживайте, сделаем всё, что нужно.

Дедушка опять молча кивнул, но Сергей увидел, как сыграли желваки на скулах и сильно сжались его кулаки.

Смирнов читал ленту кардиограммы.

– Так. Готовь кубик пропранолола. И звони водителю – пусть поднимает носилки. Надо везти в стационар.

– Доктор, ей совсем плохо? – нарушил молчание дедушка.

– Не переживайте. Отвезём в больницу, там её на ноги быстро поставят, – ответил Смирнов.

Пока Сергей с шефом собирали оборудование, дедушка наклонился к жене, что-то зашептал, целуя в лоб.

Поднялся водитель. Вдвоём с Сергеем они положили бабушку на носилки и понесли вниз. Она была легкая, да и этаж всего второй. Спустили быстро. Дедушка порывался поехать с ними, но Смирнов отговорил.

– Вы пока дома оставайтесь. Лучше одежду ей соберите пока. С утра приедете – навестите. А сейчас не нужно ехать.

Захлопнув дверь машины, сказал водителю:

– Гони, Семён Иванович. Боюсь, не довезём.

Машина рванула с места. Завыла сирена.

До городской больницы, что находилась за городом, в специально построенном больничном городке еще при советской власти, ехать минут десять. На полпути запищал прибор.

– Я так и знал, – буркнул Смирнов. – Давай искусственное.

Сергей приступил к отработанной до автоматизма ещё в колледже процедуре. Несколько качков ладонями в грудь и вдох в открытый безжизненный рот. Снова качки. Ещё один вдох.

– Стой, сейчас интубирую, – Смирнов едва склонился над лицом бабушки, как вдруг пол под ногами вздыбился наискось вверх, и всё полетело кувырком.

Сергей вывалился из раскрытой при ударе задней двери. Болели плечо и скула – обо что-то приложился. «Скорая» лежала на боку. Сирена выключилась, а маячок продолжал мигать сине-красным, освещая вспышками асфальт и деревья на краю дороги.

– Где пациентка? – это Смирнов выполз из машины. Сергей растеряно и с досадой на самого себя кинулся обратно в салон. Бабушки не было.

Вылез.

– Нет её здесь.

– Знаю, – как-то совсем просто ответил Смирнов.

– Куда ж она… – начал было Сергей, но тут увидел её в очередном отблеске маячка.

Бабушка стояла на обочине, метрах в десяти от лежащей на боку машины, и неистово крестилась.

Он подлетел к ней, взял за руку, автоматически нащупывая пульс. Удивлённо отметил, что разве чуть чаще нормы.

– Бабушка, как вы? Пойдёмте к машине, – он ожидал, что она последует за ним, готовился даже подхватить ослабевшее тело, но бабушка выдернула руку из его ладони и отрицательно замотала головой. Сергей растерялся ещё больше.

В это время водитель объяснял Смирнову, что их при обгоне подрезал какой-то чудило на букву «м» и, чтобы не столкнуться, он немного взял руля вправо, а на колее машину кинуло на бок. При этом он сочно костерил всех – и чудилу, и дорожников. А Смирнов в этот момент вызывал другую бригаду и, глядя на попытки Сергея подвести бабушку к машине, улыбался в усы.

Скорая приехала быстро. Несмотря на сопротивление бабушки и её слова о том, что с ней всё хорошо, её всё же затолкали в машину и увезли. Один из фельдшеров остался, чтобы помочь обработать ссадины и порезы невезучему, как он выразился, экипажу.

– Почему невезучему? – возразил Смирнов. – Бабушку реанимировали. А у Серёги теперь своя байка есть.

(с) Сергей Рулёв

Выходное чтиво: “Все мы бабы – дуры”

0

Представляем вам сегодня в рубрике “Выходное чтиво” интереснейший рассказ ухтинского писателя Анатолия Цыганова. Предлагаем присоединиться к увлекательному чтению и высказать своё мнение в комментариях.

Невероятную, по своей глупости, историю рассказал мне сосед. Мы сидели на веранде и отмечали окончание летнего сезона. В разговоре шла череда анекдотов, и, конечно, про женщин, точнее – про женскую логику. Я ему рассказал о том, как моя жена делит домашнюю работу по половому признаку. Она говорит так: в доме существует два вида работы – мужская и женская. Мужская – не под силу женщине, и она делается мужчиной. Женская – под силу мужчине, поэтому она тоже делается им. Посмеявшись над «логичными» рассуждениями моей жены, сосед вдруг посерьёзнел:

– А она права. Мужик может делать любую работу, особенно, если сильно прижмёт. Но я тебе другое скажу: что бывает, когда женщина начинает решать проблемы за своего мужа. Ведь ты знаешь: я долгое время работал с геологами. Жили мы в посёлке, построенном полулегальным, так называемым, хозспособом. Строительство заключалось в том, что правдами и неправдами контора добывала материалы, и стройку финансировала за счёт геологоразведочных работ. Это было прямым нарушением финансовой дисциплины, но проверяющие органы закрывали на такие «шалости» глаза. Постройка домов была под особым контролем партийных и советских организаций, всячески поощрявших внеплановое расселение работников, этим снималось напряжение общегородской очереди на получение жилья.

В то время с нами работал тракторист шестого разряда Иван Огородников. Он жил на окраине посёлка в восьмиквартирном двухэтажном доме. Здание было построено силами стройучастка экспедиции, таким же хозспособом. Жена Ивана славилась несносным скандальным нравом, вечно с кем-то судилась и что-то делила. Сам же Огородников отличался на редкость молчаливым характером. С раннего детства выбить из него слово было невозможно. Он говорить-то начал с четырёхлетнего возраста, когда родители уже разуверились, что чадо заговорит. Рассказывают: мать смирилась с тем, что врачи, обследовав со всех сторон организм ребёнка, развели руками. Совершенно здоровое дитя, без каких-либо отклонений, и рекомендации звучали почти одинаково. Как правило, они заключались в том, чтобы малыш меньше нервничал, больше употреблял витаминов, гулял на свежем воздухе.

Однажды дитятко, сорвавшись с лестницы, молча встало, отряхнуло руки и, не проронив ни слезинки, принялось за свои дела. Вот тогда мать разревелась. Схватившись за голову, она громко запричитала:

– За что меня Бог наказал? Чем я провинилась перед Господом? Да когда-нибудь ты хоть слово произнесёшь? Чем же тебя лечить, чтобы заговорил?

Иван вдруг перестал что-то строгать, обернулся к матери и произнёс:

– Ну?

Мать вначале даже не поняла, кто это сказал? Оглядевшись по сторонам, она по инерции спросила:

– Что, ну?

В ответ тут же услышала:

– Ну, заговорил.

Мать бросилась обнимать чадо, но он больше не проронил ни слова. Сколько ни бились родители, от него слышали только односложное «ну» или не менее краткое «нет». Как он умудрился жениться, да ещё на такой болтливой бабе, этого никто не мог понять. Но в один прекрасный день он молча привёл в дом соседскую девчонку, и, вопросительно глядя на родителей, спросил: «Ну?». Та оказалась на редкость общительной, и сразу завоевала симпатию родителей, тем более, что мужа своего с первых дней взяла в ежовые рукавицы. С возрастом общительность жены переросла в болтливость, что не мешало продолжению семейной жизни Ивана.

После того, как город взял на баланс посёлок геологов, спокойная жизнь прекратилась. Представительная комиссия поделила дома на благоустроенные и неблагоустроенные, и все неблагоустроенные обязала администрацию экспедиции снести. При этом дом Огородникова по странной случайности не попал ни в один из списков. Такое бывает в бюрократических заворотах: адрес есть, а дома нет. По плану генеральной застройки на этом месте должен стоять многоквартирный дом. Но денег в экспедиции в то время не хватило, и руководство решило схитрить. Вместо капитального фундамента насыпали грунт и на этом месте слепили из подручных материалов восьмиквартирный дом, подвели тепло, холодную воду и обозвали «полублагоустроенным». Соответственно, когда посёлок встал на баланс города, городская администрация потребовала отчёт по строительству. Руководство экспедиции решило вновь схитрить: снести тихонько времянку и построить уже капитальный дом. Жителей решили временно поселить в малосемейку, с тем, чтобы потом дать им квартиры в новом доме. Всё шло нормально до той поры, пока не узнала об этом жена Ивана. Она возмутилась и пошла к начальнику. Там стала требовать, чтобы им сразу дали новую благоустроенную квартиру, как идущим под снос. Начальник попытался утихомирить скандалистку, уверяя, что через год они получат квартиру в новом доме. Но женщина ушла, хлопнув дверью, с уверенностью, что она добьётся правды. Начальник вызвал Ивана и попросил утихомирить жену. Тот пришёл домой, сказал: «Ну», – и погрозил пальцем. Жена его сразу поняла, но не затихла. Она ещё больше распалилась, обозвала его «молчаливым дураком, на которого сели верхом и рулят без уздечки».

В итоге пошла в администрацию города и начала, как у нас говорят, «качать права». Там вначале не поняли, чего требует разъярённая тётка. А когда разобрались, очень изумились. Для начала городская комиссия удостоверилась, что дом существует. Затем потребовала отчёт. Руководство экспедиции попыталось объяснить, что дом «полублагоустроенный», так как не подведена горячая вода. Но к тому времени жильцы умело провели воду от батарей, и комиссия эти доводы не приняла, так как всегда существовала единая цепь отопления и снабжения горячей водой. А кто её провёл, не имело значения. Дом признали благоустроенным, жителей из списков на получение квартир вычеркнули, и многоквартирный дом обязали построить в другом месте, куда экспедиции пришлось тянуть все коммуникации. И остался Огородников жить в, не вполне комфортной, времянке, а с ним ещё семь семей. Вот такая история получается, когда не за своё дело берутся.

– Да ты что? Она же справедливости хотела, – возразил я.

– Справедливости? – сосед вскипел. – А то, что я, по милости этой справедливой женщины, и еще шесть семей пять лет ютились в этой времянке без элементарной ванны, пока дом не дал трещину и на глазах не стал разваливаться? Это как? Вот тогда нам дали уже благоустроенное жильё. Только Иван этого не увидел.

– Почему?

– Сел, благодаря своей благоверной, – сосед рассмеялся.

– Опять влезла не в своё дело?

– Влезла. От нас периодически отправляли народ на сельхозработы. В тот раз выпала доля трём трактористам, в том числе Ивану. Двое уехали пораньше. Иван замешкался, поэтому ему не достался трактор. Двоим же дали трактор с плугом и послали вспахивать поле какой-то заброшенной деревни. А Огородникову, чтобы как-то занять, предложили подвозить воду. Иван согласился. Ему дали лошадь, запряжённую в телегу с бочкой, и тот временно стал исполнять роль водовоза.

Однажды, подъезжая к пахарям, Иван заметил, что они что-то внимательно рассматривают. Он слез с телеги и подошёл ближе. Напарники держали в руках чугунный горшок и высыпали из него блестящие кругляши.

– Ну-у? – удивился Иван. – Золото

– Ты помалкивай. Мы клад плугом из земли выковырнули. Держи три монеты и смотри: молчок

Один из трактористов протянул кругляши. Огородников взял монеты и уехал. Дома он решил удивить жену, преподнеся ей необычный подарок. К его изумлению, жена нисколько не обрадовалась. Раскричалась, что его, дурака, надули, что надо было требовать дележа на троих, что он как был олухом, так им и помрёт. Тут же сорвалась и помчалась к этому трактористу. Там разорялась ещё сильнее, пока её не выставили за дверь. Тогда разъярённая женщина решила отомстить. Призывая на головы владельцев клада мыслимые и немыслимые кары, прибежала домой и накатала заявление участковому. Тот передал заявление начальству, и дело закрутилось. При обыске обнаружилось всё золото. На допросах напарники указали и на Ивана, которого тоже взяли под стражу. Три монеты приобщили к делу, а суд определил одинаковый срок всем троим. Вот и выходит, что Иван сел благодаря неуёмной энергии своей жены.

Закончив рассказ, сосед вздохнул:

– Что это? Бабья дурь или простая женская жадность?

– Ты что? По-моему, жадность не имеет половых признаков, – перебил я.

А жена соседа задумчиво произнесла:

– Все мы бабы – дуры, но не до такой же степени.

(с) Анатолий Цыганов

Выходное чтиво: “Филипп”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение ухтинского автора Сергея Рулёва. Приятного, вам, чтения.

Филипп пришел с работы поддатый. Повод был. Праздник. И ведь не один, а целых десять дней отдыха подарило государство. Всем нормальным людям, которые теперь дома сидят, телевизор смотрят. А вот Филипп свой пост бросить не может. Всё-таки котельная одна на весь посёлок.

Ввалившись в дом в облаке морозного пара, скинул на входе сапоги и ватник и протопал в комнату. Завалившись на диван, заорал жене как обычно:

– Жрать давай!

Та вышла из смежной комнаты и привычно пробурчала:

– Стол поставь сперва.

– Это я сейчас, – Филипп сел, собрал равновесие в кулак, оторвался от дивана и, петляя в двух шагах, добрался до стола, что стоял у окна и придвигался на середину комнаты к дивану только для трапезы. Вцепившись в него двумя руками, он со стоном обиженных досок пола дотащил стол до парадного места и снова плюхнулся на диван.

– Готово! – крикнул он в кухню.

Жена накрыла стол. Отварная картошечка в котелке, котлеты на сковородке, капустка квашеная в миске – всё своё, всё лучшее.

Филипп стал вкушать разносолы медленно и размеренно, как и положено уставшему добытчику.

И тут он заметил на кухне некое движение. Сквозь расплывчатый туман, узрел он, как медленно откинулась крышка подпола, и вылезла оттуда смутная фигура. Замерев по пояс над полом ненадолго, видимо оглядываясь, этот кто-то вылез окончательно и тенью шмыгнул к выходу. Застыв с вилкой у рта, Филипп напрягся.

– Жена, кто это? – пока ещё только удивлённо спросил он.

– Где? – донеслось в ответ из соседней комнаты.

– Кто это сейчас из подпола вылез? – Филипп старательно укладывал слова в предложение.

На пороге зала появилась жена.

– Из какого подпола?

Взгляд Филиппа сфокусировался и стал настороженным.

– Из нашего.

Жена мельком глянула в сторону кухни.

– Так. Давай-ка закругляться. Спать ложись уже. А то всякая ерунда мерещится.

– Ерунда?

Филипп встал. Тяжёлое подозрение закралось в его душу.

– А сейчас посмотрим.

Пошатываясь, не иначе как от усталости, прошёл Филипп на кухню. Крышка подпола была закрыта. Обошёл он её и тут увидел чёрные следы.

– А это что?

– Так это ж твои, – возмутилась жена. – Натащишь с работы этой грязищи… – Судя по интонациям супруга начала закипать не на шутку.

Однако Филиппа эти интонации сейчас не трогали. Гнев, разгоравшийся в его груди, был посильнее.

– Мои?! Так это я сам оттуда, что ли вылез?!

– Да пригрезилось тебе с пьяных глаз, – перешла к обороне женщина, чуя, что дело пахнет керосином.

– Пригрезилось?!

Филипп склонил шею, словно бык, изготовившийся к атаке и заревел:

– Убью!!!

Керосин вспыхнул.

– Ты чего, Филипп?! – оторопело запричитала супруга. – Окстись!

– Убью, сказал!

Филипп медленно двинулся на неё. Не дожидаясь, пока он приблизится на расстояние неминуемого удара, женщина взвизгнула и проворно прошмыгнула в ещё свободное пространство между мужем и проходом на кухню. Почувствовав себя в относительной безопасности, она, уже зло, выкрикнула:

– Алкаш! Житья от тебя нету!

Филипп развернулся на месте и ринулся к жене. Но дверь захлопнулась прямо перед его носом. Рыкнув, аки лев, он стал с силой дергать на себя ручку, забыв о том, что дверь открывается наружу. Опомнившись, толкнул, выскочил в сени. В окно увидел бегущую к калитке фигуру.

– Тварь! – закричал вслед. Вернулся на кухню, натянул сапоги, взял стоящий в углу возле умывальника топор и, преисполненный решимости, ринулся по следам благоверной.

Однако во дворе понял, что её уже и след простыл.

Тогда кинулся Филипп за супругой по деревне. Сперва в одну сторону, потом в другую. Да только, где теперь её сыщешь? Хоть и баба, а не дура, давно уже у какой-нибудь подруги затаилась. Плюнул в сердцах Филипп да поплёлся обратно к дому. Всё равно ведь никуда она от него не денется. Не сегодня – завтра сама придёт. Брёл он, вынашивая и взращивая в душе планы мести ужасной для коварной обманщицы. Однако быстро эти мысли выветрил из его головы крепкий морозец – выскочив из дома, забыл Филипп свой ватник напялить. Только понял он, что на самом деле весьма озяб, а до своего дома ещё топать и топать, упёрся его взгляд в дом кума, в котором гостеприимно светились почти все окна. Недолго думая, свернул на огонёк.

Кум со своим соседом Петром сидели на кухне. Ужинали. Появление Филиппа было встречено радостно.

– Надо же! Вот те раз! Давай присаживайся! – воскликнул кум и тут же зачем-то крикнул жене, которая суетилась тут же – на кухне:

– Нинка! А ты нам на стол что-нибудь поставь! Видишь, Филипп пришел.

Вместо ответа та обратилась к гостю:

– А ты чего с топором-то? Мой с Петром уже всё порубили. Теперь вознаграждение клянчат. Вроде как уработались.

– Кого порубили? – не понял Филипп.

– Помнишь, я бычка забивал? – ответил кум. – Так вот дети завтра с города приезжают, моя и давай теребить меня – наруби кусков, мол, детям мясца вроде как домашнего. Ну, мы с Петром и нарубили, – он кивнул в сторону холодной кухни, – а Нинка жмется теперь с угощением.

– Ааааа, – протянул Филипп, плюхаясь на табурет.

– Да кто жмёт? – Возмутилась Нина. – Тебе зажмёшь. Как же. На, только не плачься на людях, – при этом она, словно фокусник, извлекла из ниоткуда бутылку и поставила на стол.

– Вот это другое дело! – расцвёл кум.

– А ты и правда – чего с топором? – спросил он после того, как было оперативно открыто, разлито и выпито.

– Да это… – Филипп угрюмо уставился в стол. – Люська моя хахаля привела.

– И что? – вопросил кум, разливая по новой.

– Ну а я застукал, – сказав это, Филипп, не обращая внимания на других, взял стопку, опрокинул содержимое в себя и мрачно усмехнулся. – Жаль не догнал – убил бы.

– Как это – застукал? – вмешалась в суровый мужской разговор Нина. – Прямо вот так и застукал? И с кем же это?

– Да откуда ж мне знать – с кем? – пожал плечами Филипп и, сжав кулаки, коротко поведал о недавних событиях, с ним происшедших.

– Из подпола, говоришь? – спросил кум, разливая. – Да уж.

– А может тебе и впрямь привиделось? – спросила Нина. – Мало ли что с пьяного глаза померещится?

– Молчи, дура, – осадил её муж. – Все вы бабы заодно.

Сосед Пётр, похрустывая капусткой, согласно закивал.

– Я вот тебе как дам сейчас сковородником по черепушке, – возмутилась Нина. – Чтоб ерунды не молол.

Кум только отмахнулся и обратился к Филиппу:

– А что, если бы догнал – и впрямь вот так и зарубил бы?

– Угу, – угрюмо ответствовал тот.

– Да ты что ж говоришь то такое? Вы ж с ней двадцать с лишком лет прожили! Детишек нажили! – всплеснула руками Нина.

– И что же, я терпеть должен, пока она у меня за спиной хвостом крутит? Срам этот терпеть? – Филипп в сердцах грохнул кулаком по столу.

Пётр поправил подпрыгнувшую тарелку с огурцами и согласно закивал. А кум, поставив упавшие стопки, коротко изрёк:

– Одобряю.

И тут же получил подзатыльник от супруги.

– Я тебе сейчас – как дам! Одобряет он.

– Да ты… да я… – завёлся было кум, но Филипп положил руку ему на плечо.

– Не надо, Коля. Нина у тебя хорошая. Не то, что моя. Изменщица. Налей.

– Хорошая, – охотно согласился кум. – Хоть и дура.

И тут же отхватил тычок в спину.

– Филипп, а может и вправду показалось тебе, – попыталась вернуть разговор в прежнее русло Нина. – Сам подумай – чего полюбовнику в подполе делать-то?

– Я же говорю – без мозгов, – не унимался кум. – Да прятала она его там.

– Ну и для чего ж его ей там прятать, коли не ждали его? – Нина кивнула на Филиппа. – А если ждали – чего раньше не ушёл? Да и дверь то никто ж не запирал.

Кум хмыкнул, а вот Филипп на мгновение проникся аргументами. Призадумался. И отмёл в сторону.

– А следы? Следы чёрные вокруг?

Вот тут Нина неожиданно засмеялась.

– Да ты сапоги-то, где скидывал? В кухне уже небось? Ты вон сейчас-то на них посмотри.

Сапоги скромно стояли в углу, прибранные хозяйкой, но въевшаяся угольная пыль котельной выдавала их с головой.

– Так чего же это? Выходит, зря ты на свою Люську надумал? – изумился кум. – Выходит, и правда, с пьяных глаз чуть грех на душу не взял!

Филипп растеряно переваривал вновь открывшиеся обстоятельства по делу. Наконец выдавил:

– Ну как же. Я ж видел его, когда он вылезал!

– А может, это чёрт был? – подал голос, молчавший до этого как рыба, Пётр.

– Какой-такой чёрт? – удивился кум, пока Филипп размышлял.

– Так это… Сочельник сегодня. Нечисть всякая. Может его чёрт в искушение вводил? Испытывал.

– Да бабкины сказки всё это, – отмахнулся кум. – Ты ещё нам тут про лешего с русалками сказку расскажи.

– Могу и рассказать. Но не буду. А то, что в сочельник всякая нечисть вылазит – это факт. О чём не зря наши предки говорили. Или ты деда своего, к примеру, за «дурнее паровоза» держишь? Или бабку свою?

– Не. Ну… – последний аргумент кума явно смутил.

– То-то же, – изрёк Пётр, накалывая на вилку маринованный грибочек. – Чёрт его, – он кивнул на Филиппа, – искушал. А он – того. Чуть убийство на себя не взял.

За окном внезапно завыла собака.

– Вы мне тут мозги не пудрите! – снова грохнул кулаком по столу Филипп. – Хоть чёрт, хоть кто, но из погреба вылезал, и с Люськой моей был, пока я на работе батрачил.

Помолчал, и уже тихо, но убеждённо произнёс:

– Придёт домой – убью.

Видя такое состояние Филиппа, Нина решила действовать. Она знала, что тот, если наберётся до нужной кондиции – дальше дивана не уйдёт. А вот предупредить Люду, жену его, о помешательстве мужа – обязательно надо. Пусть пока пересидит где-нибудь. Поэтому достала из схрона ещё одну бутылку, поставила на стол и проворковала:

– Ну ладно, вы тут посидите ещё, а мне надо до Мироновых сбегать.

Мужики не заподозрили подвоха, а она тем временем, накинула фуфайку, валенки, ещё раз бросила взгляд на стол – а хватит ли до той кондиции одной бутылки? Решила, что хватит и выскочила в сени. Выключив «не нужно» горящий свет, скрипнула дверью и быстрым шагом, благо морозец подгонял, направилась искать супругу Филиппа.

А мужики продолжили разговор. Только теперь Филипп угрюмо молчал, а вот Пётр – напротив, от молчанки раскодировался. Правда, надо отдать ему должное, говорил он неспешно, не частил.

– А ещё дед мой сказывал, что нежить и души неприкаянные в этот день не просто бродят, а жмутся к человеческому жилью. Да не абы к какому, а к тому, где спокойствие и согласие. То ли завидно им, то ли что злое замышляют – никто не знает. Одно известно – нужно остерегаться.

Слова падали весомо, как прописные истины из уст учителя на головы малолетних школяров. Только никто не обижался. Филипп был погружён в свои тяжёлые думы, а кум его был рад, что вечер проходит нескучно. Пётр в очередной раз сделал паузу и кум понял, что пора бы и добавить. Пока он разливал, в сенях раздался скрип половиц.

– Нин, ты? Чего так быстро? – крикнул кум.

Не дождавшись ответа, поднял стопку.

– Ну, давайте что ли.

В сенях снова раздался скрип половиц.

Рука со стопкой замерла возле рта кума.

– Нин?

Несколько мгновений тишины. И снова скрип половиц.

Кум быстро опорожнил стопку и встал из-за стола. Открыл дверь. Несмотря на темь в сенях, сразу стало понятно, что там никого нет. Кум пожал плечами, закрыл дверь и вернулся за стол.

– А сегодня морозит. Холодно ей.

– Кому ей? – не понял кум.

– Нежити, – рассудительно ответил Пётр.

– Да какая там нежить! Хватит нас россказнями бабкиными пугать, – усмехнулся кум.

Где-то на улице протяжно завыла собака. Другая псина, чуть дальше, подхватила. В печи с треском лопнуло полено.

– Да и откуда у нас взяться-то душам неприкаянным? – уже неуверенно и почему-то шепотом спросил кум.

Петра таким вопросом было не смутить.

– Ну как же. Семён вот осенью утоп.

Кум вздохнул.

– Да уж. Говорил ведь ему – не ходи один с самоловом. Так нет же. Стерляди, говорит, нет, так хоть налимчиком разживусь. Вот и разжился.

Жалко было Семёна, толковый был плотник. Да только браконьерская снасть ошибок не прощает. Не каждый год, но уходили навсегда под воду мужики, кто в одиночку пытал судьбу такой рыбалкой. Острые, как бритвы, крюки так и норовят зацепиться за одежду. А уж если произошло такое, когда лодку тащит течением, а сотня метров снасти уже лежит на дне, и помочь некому – всё, пиши пропало. Только всплеск воды и пустая лодка вниз по реке.

– Помянем, – молвил Пётр.

Подняли молча. И в тишине снова услышали скрип половиц из сеней. Характерный скрип от шагов.

В этот раз кум поставил полную стопку на стол и медленно поднялся с табурета. Филипп и Пётр взглядом проводили его до двери. Открыл. Никого. И тихо.

Кум осторожно прикрыл дверь и на цыпочках вернулся к столу. Стало слышно, как гудит в печной трубе. Молча выпили. Но чувствовалось, что без удовольствия пошла эта водочка.

– Так что, Филипп, может и впрямь какого чёрта ты видел, – начал Пётр и тут же прервался – в сенях скрипнуло.

Кум сделал вид, что прилип к табурету. А заодно, чтобы уж совсем стало понятно, глядя на Петра, молча повёл головой от него к двери – теперь, мол, ты иди.

Тот поднялся, и, проделав всё то же, что и кум, убедился – в сенях никого.

Филипп, под давлением таких обстоятельств позабывший на время об изменщице-супруге, пробурчал:

– Наливай.

Кум схватился за бутылку, как за соломину. Надо было срочно подбодрить мозг выветривающимся на глазах хмелем. Филиппу было немного легче – начал он раньше и запас в его мозгах был гуще.

– Садись, – не ожидая возражений сказал Петру. – Давай, вещай дальше.

Тот сел, но нарушать тишину не торопился. Было слышно, как за окном скорбно потрескивали заиндевелые ветви черёмухи. В сенях заскрипели половицы.

Филипп поднял стопку. Выпив, взялся за вилку, но она так громко дзинькнула о тарелку, что невольно положил её обратно на стол. Жевать картошку, не то что хрустеть капустой или огурцом, как-то совсем расхотелось.

А половицы осторожно, но уверенно – одна за другой – издавали скрип.

– Ну всё, – прошептал Филипп и тут же, ястребом взмыв с табурета, в два шага долетел до двери, левой рукой толкая ее, а правой хватая оставленный у входа топор.

Решительно распахнул дверь, выкинув вбок левую руку, рубанул по выключателю и замер. Из-за его спины осторожно выглядывали кум с соседом.

– Дымок! – выдохнул сосед.

И правда, сверкая чёрными глазищами, на Филиппа уставился палевого окраса здоровенный соседский котяра, застывший на полпути к столу с телячьей ногой.

– Зашибу гада! – грозно сказал Филипп и неуверенно икнул.

Кот решил не испытывать судьбу. Всё так же, не мигая, глазея на Филиппа, пятясь бочком, двинул к лестнице на чердак. Половицы характерно заскрипели.

Филипп опустил на пол топор и расхохотался.

– Домой пойду, – сказал обалдевшим мужикам и стал натягивать сапоги. – Надо ещё жену найти – повиниться.

Безобидный он всё-таки был на самом деле.

(с) Сергей Рулёв

Выходное чтиво: “О поэте…”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинской поэтессы Евгении Аркушиной.

Его куражило вовсю: он был поэт и мог немало,

Легко вписаться в полосу огней ближайшего квартала,

Он мог переселять миры на теплый плед его жилища,

Но, помня правила игры, тревожился, что не отыщет

Одной единственной , лишь той, что для него слагает песню,

Она могла быть непростой, большому миру неизвестной,

Но только лишь ему нести глоток воды спасти от жажды

И только на его пути вдруг повстречавшейся однажды;

Его куражило вовсю; стихи читал он до рассвета,

До капель пота на носу его, влюблённого поэта,

Он верил, пусть в который раз, что эту ночь откроет словом,

Что ключик подберет сейчас, сорвёт ненужные оковы,

Чтоб возвести на пьедестал её, венец его мечтаний,

Он очень искренне устал от затянувшихся скитаний,

Но был один, в немом лесу, где лето уходило в осень,

Его куражило вовсю среди ему внимавших сосен…

Выходное чтиво: “Портрет мужчины с иконой и зеркалом”

0

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” сыктывкарский автор Григорий Спичак.

– Я мужчин сразу вижу. Мужчину сразу видно. Даже только по одному его взгляду на себя… В зеркало… – Эльдар Нуриджанов бубнит мне в макушку, щелкает ножницами и джигитует блестящей расческой с длинной узкой ручкой. Эльдар – парикмахер, научившийся колдовать над человеческими головами еще в детстве в своем родном Дагестане. Движения его рук неуловимы, угловаты и резки. Кажется, что даже татуировка на руке Нуриджанова – закольцевавшаяся вокруг кинжала змея – даже она угловата, хищна и бесконечно неуловимо танцует своими кольцами.

– Мужчина, если он мужчина, всегда дисциплинирован. Он посмотрит на себя в зеркало и убирает взгляд… Только женщина в зеркале бегает своими глазами туда-сюда. Или не мужчина – мальчик… Он тогда ищет в зеркале: чего же ему не хватает до мужчины? Взгляда не хватает. Мужского и короткого…

– Вы философ, Эльдар, – говорю я ему, при этом мне сразу хочется добавить “и психолог”, но я не добавляю. Потому что было бы правильнее сказать наоборот: “Психолог вы, Эльдар. И еще, кажется, философ…”

– Э-э! – взмахивает ладошкой Эльдар. – Какой философ, э? – Ему понравилось, что его так назвали. – Столько людей ходят туда-сюда, столько людей смотрят в это зеркало, столько седых волос я здесь настриг, что вся мудрость у меня в пальцах осела. Ты вот в зеркале на мои руки смотришь. Почему? А потому, что я не головой, а руками думаю…

Эльдар явно засмущался от слова “философ”. Его, наверное, никто так не называл. Он чуть-чуть стал суетливей и в руках и в словах, проявился акцент.

Нуриджанов “отсидел” в коми лагерях восемнадцать лет. Сначала он получил от прокурора Махачкалы “червонец” за убийство двух человек в уличной драке, потом три года ему добавили за глупый и безнадежный побег из синдорского лагеря, а последнюю “пятилетку” режимный прокурор “выписал” ему за поножовщину в зоне уже в Княжпогосте, где Нуриджанов освободился в 1990 году, вышел за забор лагеря, пошел на железнодорожный вокзал, но на остановке соседней автостанции увидел пьяненькую женщину. Он пошел за ней, сел в автобус и уехал в деревню. А через полгода с трезвой молодой женщиной переехал из деревни в город.

«Я ей сказал: будешь пить – убью! Теперь не пьет. И я не пью, – рассказал Эльдар. – Женщину воспитать надо. Если мама не воспитала, то кроме мужа никто этого не сделает. Конечно, бывает и муж, как мальчик. Надо воспитывать…”

А про далекое свое преступление он вспомнил при мне лишь однажды, да и то скороговоркой. “Мне не стыдно. Я был прав. Повторись все сначала, я бы все равно их порезал. Может быть, с той лишь разницей, что сейчас порезал бы не до смерти…”

Сапожник-инвалид, семидесятилетний дед Семен Трах-Кувырочек (получивший прозвище за свою присказку “трах-кувырочек” по любому поводу) еще из лагерных “вестей” рассказывал, что Нуриджанов в молодости заступился за сестру и мать, которых оскорбляли и лапали два проходимца. Молодой Эльдар, как это и положено на Кавказе, схватился за кинжал.

Танцуют ножницы Нуриджанова над моей головой, мелькает, как сабля, длинная блестящая расческа. Философствует Эльдар. Мимо рук глядят его глаза, мимо металла в зеркале – в мою голову. Его глаза не карие, как это бывает у большинства кавказцев, а стальные, с зеленым блеском внутреннего южного характера, которого за двадцать с лишним лет жизни на Севере осталось в сердце Эльдара, наверное, совсем немного. Он носит это тепло в себе, кутая где-то за сердцем, как пиалу в своих душевных ладонях, боясь расплескать, боясь показать дурному смешливому глазу, боясь ненароком пролить в пустоту.

– Настоящий мужчина в зеркале видит ошибку. Мальчик видит победу. Или играет в мужчину… Женщина… Э-э! Женщина – это другой разговор. Она видит в зеркале не себя…

Что видит в зеркале женщина, Нуриджанов не рассказывает. Наверное, он не считает это важным для нашего разговора. Темп его речи начинает замедляться, и вот он становится уже медленнее движений рук.

Я однажды стоял на автобусной остановке и видел, как по другой стороне улицы медленно, чуть насупившись, шел с женой Эльдар. Она – невысокая, рыженькая женщина – что-то говорила, говорила ему, он кивал головой медленно, казалось, что он следит за траекторией слов женщины и хочет понять: зачем эти слова летят в ту сторону? Зачем они вообще куда-то летят? Но потом меня осенило – да ведь Эльдар ее вообще не слушает! Он слушал и внимательно следил за собранной своей душой, за пиалой, спрятанной за сердцем. Он нес ее – нес себя, как дисциплинированный, стянутый кожаными ремнями кулак бойца-рукопашника. Опрокинутый, раздавленный жизнью и рассыпанный человек, он сумел снова собраться в человека. И он знал цену этому собиранию.

Может быть, поэтому он сейчас философствовал, сверяя в разговоре со мной свои наблюдения, сомнения, и сбрасывал раздражение, накопившееся по тысячам разных мелочей. Да, он говорил со мной. Ведь в очереди к нему, к парикмахеру Нуриджанову, я переждал четверых. Ни с кем из них он не говорил. Хотя все четверо знали его, и он знал их.

– Почему в трудовых книжках пишут место, где сидел человеческий зад? Почему не пишут о том, что делали человеческие руки? Что держали они? Мужчина должен носить в руках воду, женщину и автомат. Когда мужчина портится, он начинает держать рюмку, женскую грудь и ключи от чужой квартиры…

– Ну, Эльдар, насчет ключей не знаю, а как же мужчина без рюмки и без женской груди? Ты же из Дагестана. Там же вино и…

– Э-э! – Нуриджанов взмахивает рукой и уже всерьез кипятится. – Я сейчас одну ягоду укушу и сорт скажу. У меня отец по прошлогодней листве сорт винограда мог сказать… Там каждый мальчик умеет воду носить… Нет. Сейчас обманываю – сейчас уже и там мужчины испортились… Но все равно: судьба человека – это судьба человеческих рук. Вот смотри…

И тут мне Эльдар показывает на маленькую икону Николая Чудотворца, которая на его парикмахерском столике, заставленная и незаметная, стоит между створками зеркал.

– …Видишь, что показывает Николай? Он руки показывает. Языком можно обмануть. Руками не обманешь. О Боге сейчас много говорят, а лбы крестят совсем мало. Мужчина лоб крестит, когда он, наконец, набрался мужества узнать мужество.

Я вижу в зеркале, как в коридорчике крупный седовласый мужчина кивает головой на слова парикмахера. А глаза его становятся библейски печальными, глубокими и опрокидываются куда-то за окружающее нас скудное пространство парикмахерской.

– Вы же мусульманин, Эльдар. Или нет? – спрашиваю я Нуриджанова, но спрашиваю не потому, что меня интересует, какому богу он поклоняется. Спрашиваю потому, что я поражен неожиданным поворотом рассуждений и неожиданным вниманием к вещам, казалось бы, привычным, к образам, которые давно запали в душу и в сознание, как что-то целое. Забытая детская тщательность и вглядывание в жизнь были в словах азербайджанца Нуриджанова. (Впрочем, чего это я решил, что он азербайджанец?) Там, в Дагестане, сто двадцать народов живет. Кто он, парикмахер Эльдар?

– У вас в Дагестане, наверное, все народы мусульмане? – Я, кажется, бессознательно стал извиняться за свои неумные вопросы.

– Все, кроме русских… Зачем так спрашиваешь? Человек в Бога верит не так, как ты говоришь: эти мусульмане, а эти немусульмане. Человек в Бога верит и исповедует его! Зачем сравнивать, как ты думаешь?.. Я не знаю, я запутался, как правильно Бога называть, но я люблю Его слушать.

Эльдар зыркнул на меня через зеркало и нахмурился. Он не хотел говорить последние свои слова, они сами выскочили, и теперь он, кажется, немного расстроился. Хорошо хоть, что стрижку мою уже закончил. А то руки его прямо на глазах становились неловкими, будто парикмахер спешил их спрятать.

Может быть, я был свидетелем того редкого случая, когда в монологе человек обнажил внутренний бесконечный спор с самим собой о том, что Бог, если он даже один, почему-то по-разному учит жить разные народы. Спор о том, что молодость в Дагестане и зрелость в Коми никак не могут принять друг друга в одной душе, терзая мысли, которые никогда не уложить в общую прическу. Только бесконечно ошибаясь и набираясь сил, чтобы застолбить и признать ошибку, можно строить душу в самых безнадежных вариантах ее существования. Чувство всегда зыбко. Мысль всегда хрупка. Даже если ты мужчина и мужественный человек.

Наверное, поэтому речь и мысль и чувство человека отражаются в руках. Они тогда говорят о многом. И не только ЧТО сделано, но и КАК это сделано и прожито.

Сидя перед одним и тем же зеркалом, на одном и том же кресле и в одной и той же комнате, люди видят в нем слишком разные отражения. Или правильнее было бы сказать – слишком по-разному их не видят…

– Спасибо, Эльдар, за работу, – сказал я ему, еще сидя в кресле. Я хотел сказать ему спасибо за беседу о мужестве, но это “спасибо” услышали бы в коридоре. Я не хотел этого. Как Эльдар не хотел сказать последние свои слова. Впрочем, мы встретились с ним быстрыми взглядами, и, кажется, поняли друг друга.

(с) Григорий Спичак

Яндекс.Метрика