Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” предновогоднее послание любящим и любимым от усинского автора Евгении Аркушиной. «И лоточник у метро продает Апельсины цвета беж!» Л. Филатов
… Доктор, а это был, вне всяких сомнений, именно доктор, и не потому, что на нем был дежурный халат, стоял у окна и сердился. Кисти рук втиснуты в карманы джинсов, халат нараспашку, ноги в стильных мокасинах почти выплясывают какие-то «па»: ну весь в нетерпении!
Я шла мимо по длинному больничному коридору в палату к больной бабушке. На улице был сильный противный дождь, зонт промок до нитки и стекал теперь на больничный пол, берет на моей голове был тоже мокрым, под ним – мокрые волосы, как его снимешь, на кого будешь похожа!
В руках у меня была авоська с апельсинами, которые я купила у метро, авоська предательски треснула, несколько апельсинов покатилось по полу.
Доктор, а он к своей сердитости в придачу был еще и ослепительно красив, этакий Ален Делон в юности, даже не обернулся в мою сторону…
Я почти подошла к бабушкиной палате, спешно на ходу подобрав апельсины, когда услышала сзади быстрые шаги:
– Простите, пожалуйста!
Что ж, за такую красу неземную все можно простить!
– Слушаю Вас!
– Нет ли у Вас сотового телефона, мой – в докторской, она закрыта, где ключ – неведомо!
Я молча протянула ему свой мобильник.
Не глядя на меня, «Ален Делон» выхватил из рук мой аппаратик, нажал несколько кнопок быстро-быстро, сказал в трубку несколько раз: «Да!», и вмиг просветлев лицом и едва возвратив мне мое имущество, умчался прочь…
Я недолго помнила о «прекрасном видении». Впереди сессия, лекций пропущено – курган, наверстывать и еще раз наверстывать, когда бы только.
Бабуля была в своем репертуаре. Она полусидела на больничной кровати в кружевных подушках, которых было не менее 6-7 штук, окутанная белой шалью, в пенсне, и читала роман на французском.
Естественно, подушки, романы, шаль, пенсне и многое другое, столь ей необходимое, приносили я и многочисленные наши «дальние» родственники, так как «ближними» друг другу только мы с ней и были.
Болезней у бабули было много, как и родственников, но одна из болезней отнюдь не была «дальней»: на днях предстояла операция…
А еще на днях предстоял Новый год. Снегом и не пахло, зато сильно пахло елками и апельсинами, и народ на улицах был веселым и добрым, какими и бывают люди в сказочные предновогодние дни.
В палате готовились к «обходу», ждали процессию из врача и медсестер.
Бабушкин доктор, Таисия Павловна, добрая, пожилая, похожая на Рину Зеленую в образе Черепахи Тортилы, настолько бабушку обожала, что и бабушка могла бы ее обожать «на том же градусе», если был не одно обстоятельство – не знала Таисия Павловна французского… Бабушка просто любила докторшу, и все…
Берет на моей голове успел высохнуть, я его сняла, и пошла причесаться возле зеркала в углу палаты. Волосы у меня непослушные, длинные, рыжие и кудрявые: пришлось приложить изрядные усилия, чтобы привести себя в божеский вид.
Еще в палате возлежали две Грации: блондинка и брюнетка, обе ослепительной красоты. В каком месте их надо было резать, ими тщательно скрывалось, да и бабуля не разговаривает о болезнях принципиально, – только о возвышенном! Но «о возвышенном» Грации с бабулей разговаривать не хотели, поэтому говорили только между собой, об их о девичьем…
Я еще причесывалась, когда услышала за спиной нарастающую бурю – обход! Успела усесться возле бабушки, которая даже не оторвалась от своего романа…
И в палату вошел он, мой доктор…
За ним шли на почтительном расстоянии две медсестры, одна – с блокнотом, другая – с полотенчиком через руку. А где же Тортила?
Грации моментально в несколько раз увеличили силу своей ослепительности и обаяния и стали щебетать доктору о своих болях, показывая то ножку, то спинку. Доктор мило улыбался, слушал их, трогал подставленные ножки и спинки, а медсестра почему-то протягивала ему после каждого «дотрагивания» полотенчико, он мило этого не замечал…
Бабушка так и не отрывалась от своего романа…
– Бонжур, мадам! – сказал доктор бабушке.
Бабушка, не церемонясь, подала ему руку для поцелуя!
У меня перехватило дух…
– Позвольте представиться, Ален! – доктор даже пристукнул пятками своих мокасин друг о дружку и поцеловал бабушкину руку!
Немного пообщавшись с ней по-французски, доктор перешел на латынь. Они с бабушкой прекрасно друг друга поняли, доктор Ален еще раз поклонился и стремительно вышел из палаты, за ним прошмыгнули медсестры.
В мою сторону он даже не взглянул…
… Под вечер меня вызвали в докторскую. Милый доктор сидел в центре кабинета за столом и что-то писал, не отрываясь. Не дал ему заняться мной задрожавший на столе телефон. Доктор взял его и стал разговаривать, повернувшись ко мне спиной.
В кабинет зашла Таисия Петровна, обрадовалась мне, как родной, стала говорить о том, что операция у бабушки завтра, и ее будет делать вот это «заезжее светило». Я покивала головой и пошла прочь из докторской. Милый доктор, как жаль, что ты не хочешь даже посмотреть на меня, я ведь думала о тебе с момента нашей утренней встречи, а тут еще от тебя зависит жизнь моей бабули…
… Весь следующий день я провела в университете, отгоняя от себя мысли о бабушке, но позванивая в «справки» больницы, где постоянно говорили, что пока информации нет…
Поздним вечером тоска по бабушке стала невыносимой, и я решила на такси поехать к больнице, хоть что-нибудь разузнать.
Лифт нашей многоэтажки приближался к первому этажу, когда в моем кармане зазвонил телефон.
– Все в порядке, бабушка прооперирована, ей лучше, – сказало в трубку «заезжее светило»…
Сердце мое участило свой бег, оно готово было выскочить из груди. Я буквально выскочила из подъезда.
Ален стоял возле приоткрытой двери автомобиля, и разговаривал по телефону, со мной, в другой руке у него был большой рыжий апельсин…
– Бонжур, мадемуазель!
Мы оставили его машину возле моего подъезда, медленно пошли вдоль аллеи, Ален обнял меня…
И тут же, как будто вмиг рассыпавшаяся перина, повалил крупный, блестящий в свете праздничной иллюминации сказочный снег, который поведал мне, что Ален тоже сразу меня заметил, но не хотел этого показывать, так как ему было необходимо, жизненно необходимо, достойно прооперировать мою бабушку, что у него тоже во Франции есть любимая бабушка, и что ради всех любимых бабушек на земле он провел сегодняшнюю операцию, после которой моя бабушка проживет еще долгие годы, а его – будет гордиться своим внуком!
И только тогда он посмеет открыть свое сердце бабушкиной внучке!..
И мы стали есть апельсин и умываться снежными хлопьями…
– Бонжур, мадемуазель!
(с) Евгения Аркушина
