Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение ухтинского автора Сергея Рулёва. Приятного, вам, чтения.

Филипп пришел с работы поддатый. Повод был. Праздник. И ведь не один, а целых десять дней отдыха подарило государство. Всем нормальным людям, которые теперь дома сидят, телевизор смотрят. А вот Филипп свой пост бросить не может. Всё-таки котельная одна на весь посёлок.

Ввалившись в дом в облаке морозного пара, скинул на входе сапоги и ватник и протопал в комнату. Завалившись на диван, заорал жене как обычно:

– Жрать давай!

Та вышла из смежной комнаты и привычно пробурчала:

– Стол поставь сперва.

– Это я сейчас, – Филипп сел, собрал равновесие в кулак, оторвался от дивана и, петляя в двух шагах, добрался до стола, что стоял у окна и придвигался на середину комнаты к дивану только для трапезы. Вцепившись в него двумя руками, он со стоном обиженных досок пола дотащил стол до парадного места и снова плюхнулся на диван.

– Готово! – крикнул он в кухню.

Жена накрыла стол. Отварная картошечка в котелке, котлеты на сковородке, капустка квашеная в миске – всё своё, всё лучшее.

Филипп стал вкушать разносолы медленно и размеренно, как и положено уставшему добытчику.

И тут он заметил на кухне некое движение. Сквозь расплывчатый туман, узрел он, как медленно откинулась крышка подпола, и вылезла оттуда смутная фигура. Замерев по пояс над полом ненадолго, видимо оглядываясь, этот кто-то вылез окончательно и тенью шмыгнул к выходу. Застыв с вилкой у рта, Филипп напрягся.

– Жена, кто это? – пока ещё только удивлённо спросил он.

– Где? – донеслось в ответ из соседней комнаты.

– Кто это сейчас из подпола вылез? – Филипп старательно укладывал слова в предложение.

На пороге зала появилась жена.

– Из какого подпола?

Взгляд Филиппа сфокусировался и стал настороженным.

– Из нашего.

Жена мельком глянула в сторону кухни.

– Так. Давай-ка закругляться. Спать ложись уже. А то всякая ерунда мерещится.

– Ерунда?

Филипп встал. Тяжёлое подозрение закралось в его душу.

– А сейчас посмотрим.

Пошатываясь, не иначе как от усталости, прошёл Филипп на кухню. Крышка подпола была закрыта. Обошёл он её и тут увидел чёрные следы.

– А это что?

– Так это ж твои, – возмутилась жена. – Натащишь с работы этой грязищи… – Судя по интонациям супруга начала закипать не на шутку.

Однако Филиппа эти интонации сейчас не трогали. Гнев, разгоравшийся в его груди, был посильнее.

– Мои?! Так это я сам оттуда, что ли вылез?!

– Да пригрезилось тебе с пьяных глаз, – перешла к обороне женщина, чуя, что дело пахнет керосином.

– Пригрезилось?!

Филипп склонил шею, словно бык, изготовившийся к атаке и заревел:

– Убью!!!

Керосин вспыхнул.

– Ты чего, Филипп?! – оторопело запричитала супруга. – Окстись!

– Убью, сказал!

Филипп медленно двинулся на неё. Не дожидаясь, пока он приблизится на расстояние неминуемого удара, женщина взвизгнула и проворно прошмыгнула в ещё свободное пространство между мужем и проходом на кухню. Почувствовав себя в относительной безопасности, она, уже зло, выкрикнула:

– Алкаш! Житья от тебя нету!

Филипп развернулся на месте и ринулся к жене. Но дверь захлопнулась прямо перед его носом. Рыкнув, аки лев, он стал с силой дергать на себя ручку, забыв о том, что дверь открывается наружу. Опомнившись, толкнул, выскочил в сени. В окно увидел бегущую к калитке фигуру.

– Тварь! – закричал вслед. Вернулся на кухню, натянул сапоги, взял стоящий в углу возле умывальника топор и, преисполненный решимости, ринулся по следам благоверной.

Однако во дворе понял, что её уже и след простыл.

Тогда кинулся Филипп за супругой по деревне. Сперва в одну сторону, потом в другую. Да только, где теперь её сыщешь? Хоть и баба, а не дура, давно уже у какой-нибудь подруги затаилась. Плюнул в сердцах Филипп да поплёлся обратно к дому. Всё равно ведь никуда она от него не денется. Не сегодня – завтра сама придёт. Брёл он, вынашивая и взращивая в душе планы мести ужасной для коварной обманщицы. Однако быстро эти мысли выветрил из его головы крепкий морозец – выскочив из дома, забыл Филипп свой ватник напялить. Только понял он, что на самом деле весьма озяб, а до своего дома ещё топать и топать, упёрся его взгляд в дом кума, в котором гостеприимно светились почти все окна. Недолго думая, свернул на огонёк.

Кум со своим соседом Петром сидели на кухне. Ужинали. Появление Филиппа было встречено радостно.

– Надо же! Вот те раз! Давай присаживайся! – воскликнул кум и тут же зачем-то крикнул жене, которая суетилась тут же – на кухне:

– Нинка! А ты нам на стол что-нибудь поставь! Видишь, Филипп пришел.

Вместо ответа та обратилась к гостю:

– А ты чего с топором-то? Мой с Петром уже всё порубили. Теперь вознаграждение клянчат. Вроде как уработались.

– Кого порубили? – не понял Филипп.

– Помнишь, я бычка забивал? – ответил кум. – Так вот дети завтра с города приезжают, моя и давай теребить меня – наруби кусков, мол, детям мясца вроде как домашнего. Ну, мы с Петром и нарубили, – он кивнул в сторону холодной кухни, – а Нинка жмется теперь с угощением.

– Ааааа, – протянул Филипп, плюхаясь на табурет.

– Да кто жмёт? – Возмутилась Нина. – Тебе зажмёшь. Как же. На, только не плачься на людях, – при этом она, словно фокусник, извлекла из ниоткуда бутылку и поставила на стол.

– Вот это другое дело! – расцвёл кум.

– А ты и правда – чего с топором? – спросил он после того, как было оперативно открыто, разлито и выпито.

– Да это… – Филипп угрюмо уставился в стол. – Люська моя хахаля привела.

– И что? – вопросил кум, разливая по новой.

– Ну а я застукал, – сказав это, Филипп, не обращая внимания на других, взял стопку, опрокинул содержимое в себя и мрачно усмехнулся. – Жаль не догнал – убил бы.

– Как это – застукал? – вмешалась в суровый мужской разговор Нина. – Прямо вот так и застукал? И с кем же это?

– Да откуда ж мне знать – с кем? – пожал плечами Филипп и, сжав кулаки, коротко поведал о недавних событиях, с ним происшедших.

– Из подпола, говоришь? – спросил кум, разливая. – Да уж.

– А может тебе и впрямь привиделось? – спросила Нина. – Мало ли что с пьяного глаза померещится?

– Молчи, дура, – осадил её муж. – Все вы бабы заодно.

Сосед Пётр, похрустывая капусткой, согласно закивал.

– Я вот тебе как дам сейчас сковородником по черепушке, – возмутилась Нина. – Чтоб ерунды не молол.

Кум только отмахнулся и обратился к Филиппу:

– А что, если бы догнал – и впрямь вот так и зарубил бы?

– Угу, – угрюмо ответствовал тот.

– Да ты что ж говоришь то такое? Вы ж с ней двадцать с лишком лет прожили! Детишек нажили! – всплеснула руками Нина.

– И что же, я терпеть должен, пока она у меня за спиной хвостом крутит? Срам этот терпеть? – Филипп в сердцах грохнул кулаком по столу.

Пётр поправил подпрыгнувшую тарелку с огурцами и согласно закивал. А кум, поставив упавшие стопки, коротко изрёк:

– Одобряю.

И тут же получил подзатыльник от супруги.

– Я тебе сейчас – как дам! Одобряет он.

– Да ты… да я… – завёлся было кум, но Филипп положил руку ему на плечо.

– Не надо, Коля. Нина у тебя хорошая. Не то, что моя. Изменщица. Налей.

– Хорошая, – охотно согласился кум. – Хоть и дура.

И тут же отхватил тычок в спину.

– Филипп, а может и вправду показалось тебе, – попыталась вернуть разговор в прежнее русло Нина. – Сам подумай – чего полюбовнику в подполе делать-то?

– Я же говорю – без мозгов, – не унимался кум. – Да прятала она его там.

– Ну и для чего ж его ей там прятать, коли не ждали его? – Нина кивнула на Филиппа. – А если ждали – чего раньше не ушёл? Да и дверь то никто ж не запирал.

Кум хмыкнул, а вот Филипп на мгновение проникся аргументами. Призадумался. И отмёл в сторону.

– А следы? Следы чёрные вокруг?

Вот тут Нина неожиданно засмеялась.

– Да ты сапоги-то, где скидывал? В кухне уже небось? Ты вон сейчас-то на них посмотри.

Сапоги скромно стояли в углу, прибранные хозяйкой, но въевшаяся угольная пыль котельной выдавала их с головой.

– Так чего же это? Выходит, зря ты на свою Люську надумал? – изумился кум. – Выходит, и правда, с пьяных глаз чуть грех на душу не взял!

Филипп растеряно переваривал вновь открывшиеся обстоятельства по делу. Наконец выдавил:

– Ну как же. Я ж видел его, когда он вылезал!

– А может, это чёрт был? – подал голос, молчавший до этого как рыба, Пётр.

– Какой-такой чёрт? – удивился кум, пока Филипп размышлял.

– Так это… Сочельник сегодня. Нечисть всякая. Может его чёрт в искушение вводил? Испытывал.

– Да бабкины сказки всё это, – отмахнулся кум. – Ты ещё нам тут про лешего с русалками сказку расскажи.

– Могу и рассказать. Но не буду. А то, что в сочельник всякая нечисть вылазит – это факт. О чём не зря наши предки говорили. Или ты деда своего, к примеру, за «дурнее паровоза» держишь? Или бабку свою?

– Не. Ну… – последний аргумент кума явно смутил.

– То-то же, – изрёк Пётр, накалывая на вилку маринованный грибочек. – Чёрт его, – он кивнул на Филиппа, – искушал. А он – того. Чуть убийство на себя не взял.

За окном внезапно завыла собака.

– Вы мне тут мозги не пудрите! – снова грохнул кулаком по столу Филипп. – Хоть чёрт, хоть кто, но из погреба вылезал, и с Люськой моей был, пока я на работе батрачил.

Помолчал, и уже тихо, но убеждённо произнёс:

– Придёт домой – убью.

Видя такое состояние Филиппа, Нина решила действовать. Она знала, что тот, если наберётся до нужной кондиции – дальше дивана не уйдёт. А вот предупредить Люду, жену его, о помешательстве мужа – обязательно надо. Пусть пока пересидит где-нибудь. Поэтому достала из схрона ещё одну бутылку, поставила на стол и проворковала:

– Ну ладно, вы тут посидите ещё, а мне надо до Мироновых сбегать.

Мужики не заподозрили подвоха, а она тем временем, накинула фуфайку, валенки, ещё раз бросила взгляд на стол – а хватит ли до той кондиции одной бутылки? Решила, что хватит и выскочила в сени. Выключив «не нужно» горящий свет, скрипнула дверью и быстрым шагом, благо морозец подгонял, направилась искать супругу Филиппа.

А мужики продолжили разговор. Только теперь Филипп угрюмо молчал, а вот Пётр – напротив, от молчанки раскодировался. Правда, надо отдать ему должное, говорил он неспешно, не частил.

– А ещё дед мой сказывал, что нежить и души неприкаянные в этот день не просто бродят, а жмутся к человеческому жилью. Да не абы к какому, а к тому, где спокойствие и согласие. То ли завидно им, то ли что злое замышляют – никто не знает. Одно известно – нужно остерегаться.

Слова падали весомо, как прописные истины из уст учителя на головы малолетних школяров. Только никто не обижался. Филипп был погружён в свои тяжёлые думы, а кум его был рад, что вечер проходит нескучно. Пётр в очередной раз сделал паузу и кум понял, что пора бы и добавить. Пока он разливал, в сенях раздался скрип половиц.

– Нин, ты? Чего так быстро? – крикнул кум.

Не дождавшись ответа, поднял стопку.

– Ну, давайте что ли.

В сенях снова раздался скрип половиц.

Рука со стопкой замерла возле рта кума.

– Нин?

Несколько мгновений тишины. И снова скрип половиц.

Кум быстро опорожнил стопку и встал из-за стола. Открыл дверь. Несмотря на темь в сенях, сразу стало понятно, что там никого нет. Кум пожал плечами, закрыл дверь и вернулся за стол.

– А сегодня морозит. Холодно ей.

– Кому ей? – не понял кум.

– Нежити, – рассудительно ответил Пётр.

– Да какая там нежить! Хватит нас россказнями бабкиными пугать, – усмехнулся кум.

Где-то на улице протяжно завыла собака. Другая псина, чуть дальше, подхватила. В печи с треском лопнуло полено.

– Да и откуда у нас взяться-то душам неприкаянным? – уже неуверенно и почему-то шепотом спросил кум.

Петра таким вопросом было не смутить.

– Ну как же. Семён вот осенью утоп.

Кум вздохнул.

– Да уж. Говорил ведь ему – не ходи один с самоловом. Так нет же. Стерляди, говорит, нет, так хоть налимчиком разживусь. Вот и разжился.

Жалко было Семёна, толковый был плотник. Да только браконьерская снасть ошибок не прощает. Не каждый год, но уходили навсегда под воду мужики, кто в одиночку пытал судьбу такой рыбалкой. Острые, как бритвы, крюки так и норовят зацепиться за одежду. А уж если произошло такое, когда лодку тащит течением, а сотня метров снасти уже лежит на дне, и помочь некому – всё, пиши пропало. Только всплеск воды и пустая лодка вниз по реке.

– Помянем, – молвил Пётр.

Подняли молча. И в тишине снова услышали скрип половиц из сеней. Характерный скрип от шагов.

В этот раз кум поставил полную стопку на стол и медленно поднялся с табурета. Филипп и Пётр взглядом проводили его до двери. Открыл. Никого. И тихо.

Кум осторожно прикрыл дверь и на цыпочках вернулся к столу. Стало слышно, как гудит в печной трубе. Молча выпили. Но чувствовалось, что без удовольствия пошла эта водочка.

– Так что, Филипп, может и впрямь какого чёрта ты видел, – начал Пётр и тут же прервался – в сенях скрипнуло.

Кум сделал вид, что прилип к табурету. А заодно, чтобы уж совсем стало понятно, глядя на Петра, молча повёл головой от него к двери – теперь, мол, ты иди.

Тот поднялся, и, проделав всё то же, что и кум, убедился – в сенях никого.

Филипп, под давлением таких обстоятельств позабывший на время об изменщице-супруге, пробурчал:

– Наливай.

Кум схватился за бутылку, как за соломину. Надо было срочно подбодрить мозг выветривающимся на глазах хмелем. Филиппу было немного легче – начал он раньше и запас в его мозгах был гуще.

– Садись, – не ожидая возражений сказал Петру. – Давай, вещай дальше.

Тот сел, но нарушать тишину не торопился. Было слышно, как за окном скорбно потрескивали заиндевелые ветви черёмухи. В сенях заскрипели половицы.

Филипп поднял стопку. Выпив, взялся за вилку, но она так громко дзинькнула о тарелку, что невольно положил её обратно на стол. Жевать картошку, не то что хрустеть капустой или огурцом, как-то совсем расхотелось.

А половицы осторожно, но уверенно – одна за другой – издавали скрип.

– Ну всё, – прошептал Филипп и тут же, ястребом взмыв с табурета, в два шага долетел до двери, левой рукой толкая ее, а правой хватая оставленный у входа топор.

Решительно распахнул дверь, выкинув вбок левую руку, рубанул по выключателю и замер. Из-за его спины осторожно выглядывали кум с соседом.

– Дымок! – выдохнул сосед.

И правда, сверкая чёрными глазищами, на Филиппа уставился палевого окраса здоровенный соседский котяра, застывший на полпути к столу с телячьей ногой.

– Зашибу гада! – грозно сказал Филипп и неуверенно икнул.

Кот решил не испытывать судьбу. Всё так же, не мигая, глазея на Филиппа, пятясь бочком, двинул к лестнице на чердак. Половицы характерно заскрипели.

Филипп опустил на пол топор и расхохотался.

– Домой пойду, – сказал обалдевшим мужикам и стал натягивать сапоги. – Надо ещё жену найти – повиниться.

Безобидный он всё-таки был на самом деле.

(с) Сергей Рулёв

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинской поэтессы Дарьи Филитовой.

Звонишь мне ночью, обычно в полночь,
Срывая голос, кричишь стихи.
В них лунный всполох и кофе горечь,
Чужие руки, глаза, духи.

В них чьи-то тайны, твои победы,
В них путь, житейская колея.
В них та, кто тайно отводит беды,
В них все – но только, увы, не я.

Кричи, кричи про огни обочин,
Про свет, который разгонит мрак!
Пока ты будешь звонить мне ночью,
Я буду нужной. Хотя бы так.

(с) Дарья Филитова

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” сыктывкарский автор Григорий Спичак.

– Я мужчин сразу вижу. Мужчину сразу видно. Даже только по одному его взгляду на себя… В зеркало… – Эльдар Нуриджанов бубнит мне в макушку, щелкает ножницами и джигитует блестящей расческой с длинной узкой ручкой. Эльдар – парикмахер, научившийся колдовать над человеческими головами еще в детстве в своем родном Дагестане. Движения его рук неуловимы, угловаты и резки. Кажется, что даже татуировка на руке Нуриджанова – закольцевавшаяся вокруг кинжала змея – даже она угловата, хищна и бесконечно неуловимо танцует своими кольцами.

– Мужчина, если он мужчина, всегда дисциплинирован. Он посмотрит на себя в зеркало и убирает взгляд… Только женщина в зеркале бегает своими глазами туда-сюда. Или не мужчина – мальчик… Он тогда ищет в зеркале: чего же ему не хватает до мужчины? Взгляда не хватает. Мужского и короткого…

– Вы философ, Эльдар, – говорю я ему, при этом мне сразу хочется добавить “и психолог”, но я не добавляю. Потому что было бы правильнее сказать наоборот: “Психолог вы, Эльдар. И еще, кажется, философ…”

– Э-э! – взмахивает ладошкой Эльдар. – Какой философ, э? – Ему понравилось, что его так назвали. – Столько людей ходят туда-сюда, столько людей смотрят в это зеркало, столько седых волос я здесь настриг, что вся мудрость у меня в пальцах осела. Ты вот в зеркале на мои руки смотришь. Почему? А потому, что я не головой, а руками думаю…

Эльдар явно засмущался от слова “философ”. Его, наверное, никто так не называл. Он чуть-чуть стал суетливей и в руках и в словах, проявился акцент.

Нуриджанов “отсидел” в коми лагерях восемнадцать лет. Сначала он получил от прокурора Махачкалы “червонец” за убийство двух человек в уличной драке, потом три года ему добавили за глупый и безнадежный побег из синдорского лагеря, а последнюю “пятилетку” режимный прокурор “выписал” ему за поножовщину в зоне уже в Княжпогосте, где Нуриджанов освободился в 1990 году, вышел за забор лагеря, пошел на железнодорожный вокзал, но на остановке соседней автостанции увидел пьяненькую женщину. Он пошел за ней, сел в автобус и уехал в деревню. А через полгода с трезвой молодой женщиной переехал из деревни в город.

«Я ей сказал: будешь пить – убью! Теперь не пьет. И я не пью, – рассказал Эльдар. – Женщину воспитать надо. Если мама не воспитала, то кроме мужа никто этого не сделает. Конечно, бывает и муж, как мальчик. Надо воспитывать…”

А про далекое свое преступление он вспомнил при мне лишь однажды, да и то скороговоркой. “Мне не стыдно. Я был прав. Повторись все сначала, я бы все равно их порезал. Может быть, с той лишь разницей, что сейчас порезал бы не до смерти…”

Сапожник-инвалид, семидесятилетний дед Семен Трах-Кувырочек (получивший прозвище за свою присказку “трах-кувырочек” по любому поводу) еще из лагерных “вестей” рассказывал, что Нуриджанов в молодости заступился за сестру и мать, которых оскорбляли и лапали два проходимца. Молодой Эльдар, как это и положено на Кавказе, схватился за кинжал.

Танцуют ножницы Нуриджанова над моей головой, мелькает, как сабля, длинная блестящая расческа. Философствует Эльдар. Мимо рук глядят его глаза, мимо металла в зеркале – в мою голову. Его глаза не карие, как это бывает у большинства кавказцев, а стальные, с зеленым блеском внутреннего южного характера, которого за двадцать с лишним лет жизни на Севере осталось в сердце Эльдара, наверное, совсем немного. Он носит это тепло в себе, кутая где-то за сердцем, как пиалу в своих душевных ладонях, боясь расплескать, боясь показать дурному смешливому глазу, боясь ненароком пролить в пустоту.

– Настоящий мужчина в зеркале видит ошибку. Мальчик видит победу. Или играет в мужчину… Женщина… Э-э! Женщина – это другой разговор. Она видит в зеркале не себя…

Что видит в зеркале женщина, Нуриджанов не рассказывает. Наверное, он не считает это важным для нашего разговора. Темп его речи начинает замедляться, и вот он становится уже медленнее движений рук.

Я однажды стоял на автобусной остановке и видел, как по другой стороне улицы медленно, чуть насупившись, шел с женой Эльдар. Она – невысокая, рыженькая женщина – что-то говорила, говорила ему, он кивал головой медленно, казалось, что он следит за траекторией слов женщины и хочет понять: зачем эти слова летят в ту сторону? Зачем они вообще куда-то летят? Но потом меня осенило – да ведь Эльдар ее вообще не слушает! Он слушал и внимательно следил за собранной своей душой, за пиалой, спрятанной за сердцем. Он нес ее – нес себя, как дисциплинированный, стянутый кожаными ремнями кулак бойца-рукопашника. Опрокинутый, раздавленный жизнью и рассыпанный человек, он сумел снова собраться в человека. И он знал цену этому собиранию.

Может быть, поэтому он сейчас философствовал, сверяя в разговоре со мной свои наблюдения, сомнения, и сбрасывал раздражение, накопившееся по тысячам разных мелочей. Да, он говорил со мной. Ведь в очереди к нему, к парикмахеру Нуриджанову, я переждал четверых. Ни с кем из них он не говорил. Хотя все четверо знали его, и он знал их.

– Почему в трудовых книжках пишут место, где сидел человеческий зад? Почему не пишут о том, что делали человеческие руки? Что держали они? Мужчина должен носить в руках воду, женщину и автомат. Когда мужчина портится, он начинает держать рюмку, женскую грудь и ключи от чужой квартиры…

– Ну, Эльдар, насчет ключей не знаю, а как же мужчина без рюмки и без женской груди? Ты же из Дагестана. Там же вино и…

– Э-э! – Нуриджанов взмахивает рукой и уже всерьез кипятится. – Я сейчас одну ягоду укушу и сорт скажу. У меня отец по прошлогодней листве сорт винограда мог сказать… Там каждый мальчик умеет воду носить… Нет. Сейчас обманываю – сейчас уже и там мужчины испортились… Но все равно: судьба человека – это судьба человеческих рук. Вот смотри…

И тут мне Эльдар показывает на маленькую икону Николая Чудотворца, которая на его парикмахерском столике, заставленная и незаметная, стоит между створками зеркал.

– …Видишь, что показывает Николай? Он руки показывает. Языком можно обмануть. Руками не обманешь. О Боге сейчас много говорят, а лбы крестят совсем мало. Мужчина лоб крестит, когда он, наконец, набрался мужества узнать мужество.

Я вижу в зеркале, как в коридорчике крупный седовласый мужчина кивает головой на слова парикмахера. А глаза его становятся библейски печальными, глубокими и опрокидываются куда-то за окружающее нас скудное пространство парикмахерской.

– Вы же мусульманин, Эльдар. Или нет? – спрашиваю я Нуриджанова, но спрашиваю не потому, что меня интересует, какому богу он поклоняется. Спрашиваю потому, что я поражен неожиданным поворотом рассуждений и неожиданным вниманием к вещам, казалось бы, привычным, к образам, которые давно запали в душу и в сознание, как что-то целое. Забытая детская тщательность и вглядывание в жизнь были в словах азербайджанца Нуриджанова. (Впрочем, чего это я решил, что он азербайджанец?) Там, в Дагестане, сто двадцать народов живет. Кто он, парикмахер Эльдар?

– У вас в Дагестане, наверное, все народы мусульмане? – Я, кажется, бессознательно стал извиняться за свои неумные вопросы.

– Все, кроме русских… Зачем так спрашиваешь? Человек в Бога верит не так, как ты говоришь: эти мусульмане, а эти немусульмане. Человек в Бога верит и исповедует его! Зачем сравнивать, как ты думаешь?.. Я не знаю, я запутался, как правильно Бога называть, но я люблю Его слушать.

Эльдар зыркнул на меня через зеркало и нахмурился. Он не хотел говорить последние свои слова, они сами выскочили, и теперь он, кажется, немного расстроился. Хорошо хоть, что стрижку мою уже закончил. А то руки его прямо на глазах становились неловкими, будто парикмахер спешил их спрятать.

Может быть, я был свидетелем того редкого случая, когда в монологе человек обнажил внутренний бесконечный спор с самим собой о том, что Бог, если он даже один, почему-то по-разному учит жить разные народы. Спор о том, что молодость в Дагестане и зрелость в Коми никак не могут принять друг друга в одной душе, терзая мысли, которые никогда не уложить в общую прическу. Только бесконечно ошибаясь и набираясь сил, чтобы застолбить и признать ошибку, можно строить душу в самых безнадежных вариантах ее существования. Чувство всегда зыбко. Мысль всегда хрупка. Даже если ты мужчина и мужественный человек.

Наверное, поэтому речь и мысль и чувство человека отражаются в руках. Они тогда говорят о многом. И не только ЧТО сделано, но и КАК это сделано и прожито.

Сидя перед одним и тем же зеркалом, на одном и том же кресле и в одной и той же комнате, люди видят в нем слишком разные отражения. Или правильнее было бы сказать – слишком по-разному их не видят…

– Спасибо, Эльдар, за работу, – сказал я ему, еще сидя в кресле. Я хотел сказать ему спасибо за беседу о мужестве, но это “спасибо” услышали бы в коридоре. Я не хотел этого. Как Эльдар не хотел сказать последние свои слова. Впрочем, мы встретились с ним быстрыми взглядами, и, кажется, поняли друг друга.

(с) Григорий Спичак

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” предновогоднее послание любящим и любимым от усинского автора Евгении Аркушиной. «И лоточник у метро продает Апельсины цвета беж!» Л. Филатов

… Доктор, а это был, вне всяких сомнений, именно доктор, и не потому, что на нем был дежурный халат, стоял у окна и сердился. Кисти рук втиснуты в карманы джинсов, халат нараспашку, ноги в стильных мокасинах почти выплясывают какие-то «па»: ну весь в нетерпении!

Я шла мимо по длинному больничному коридору в палату к больной бабушке. На улице был сильный противный дождь, зонт промок до нитки и стекал теперь на больничный пол, берет на моей голове был тоже мокрым, под ним – мокрые волосы, как его снимешь, на кого будешь похожа!

В руках у меня была авоська с апельсинами, которые я купила у метро, авоська предательски треснула, несколько апельсинов покатилось по полу.

Доктор, а он к своей сердитости в придачу был еще и ослепительно красив, этакий Ален Делон в юности, даже не обернулся в мою сторону…

Я почти подошла к бабушкиной палате, спешно на ходу подобрав апельсины, когда услышала сзади быстрые шаги:

– Простите, пожалуйста!

Что ж, за такую красу неземную все можно простить!

– Слушаю Вас!

– Нет ли у Вас сотового телефона, мой – в докторской, она закрыта, где ключ – неведомо!

Я молча протянула ему свой мобильник.

Не глядя на меня, «Ален Делон» выхватил из рук мой аппаратик, нажал несколько кнопок быстро-быстро, сказал в трубку несколько раз: «Да!», и вмиг просветлев лицом и едва возвратив мне мое имущество, умчался прочь…

Я недолго помнила о «прекрасном видении». Впереди сессия, лекций пропущено – курган, наверстывать и еще раз наверстывать, когда бы только.

Бабуля была в своем репертуаре. Она полусидела на больничной кровати в кружевных подушках, которых было не менее 6-7 штук, окутанная белой шалью, в пенсне, и читала роман на французском.

Естественно, подушки, романы, шаль, пенсне и многое другое, столь ей необходимое, приносили я и многочисленные наши «дальние» родственники, так как «ближними» друг другу только мы с ней и были.

Болезней у бабули было много, как и родственников, но одна из болезней отнюдь не была «дальней»: на днях предстояла операция…

А еще на днях предстоял Новый год. Снегом и не пахло, зато сильно пахло елками и апельсинами, и народ на улицах был веселым и добрым, какими и бывают люди в сказочные предновогодние дни.

В палате готовились к «обходу», ждали процессию из врача и медсестер.

Бабушкин доктор, Таисия Павловна, добрая, пожилая, похожая на Рину Зеленую в образе Черепахи Тортилы, настолько бабушку обожала, что и бабушка могла бы ее обожать «на том же градусе», если был не одно обстоятельство – не знала Таисия Павловна французского… Бабушка просто любила докторшу, и все…

Берет на моей голове успел высохнуть, я его сняла, и пошла причесаться возле зеркала в углу палаты. Волосы у меня непослушные, длинные, рыжие и кудрявые: пришлось приложить изрядные усилия, чтобы привести себя в божеский вид.

Еще в палате возлежали две Грации: блондинка и брюнетка, обе ослепительной красоты. В каком месте их надо было резать, ими тщательно скрывалось, да и бабуля не разговаривает о болезнях принципиально, – только о возвышенном! Но «о возвышенном» Грации с бабулей разговаривать не хотели, поэтому говорили только между собой, об их о девичьем…

Я еще причесывалась, когда услышала за спиной нарастающую бурю – обход! Успела усесться возле бабушки, которая даже не оторвалась от своего романа…

И в палату вошел он, мой доктор…

За ним шли на почтительном расстоянии две медсестры, одна – с блокнотом, другая – с полотенчиком через руку. А где же Тортила?

Грации моментально в несколько раз увеличили силу своей ослепительности и обаяния и стали щебетать доктору о своих болях, показывая то ножку, то спинку. Доктор мило улыбался, слушал их, трогал подставленные ножки и спинки, а медсестра почему-то протягивала ему после каждого «дотрагивания» полотенчико, он мило этого не замечал…

Бабушка так и не отрывалась от своего романа…

– Бонжур, мадам! – сказал доктор бабушке.

Бабушка, не церемонясь, подала ему руку для поцелуя!

У меня перехватило дух…

– Позвольте представиться, Ален! – доктор даже пристукнул пятками своих мокасин друг о дружку и поцеловал бабушкину руку!

Немного пообщавшись с ней по-французски, доктор перешел на латынь. Они с бабушкой прекрасно друг друга поняли, доктор Ален еще раз поклонился и стремительно вышел из палаты, за ним прошмыгнули медсестры.

В мою сторону он даже не взглянул…

… Под вечер меня вызвали в докторскую. Милый доктор сидел в центре кабинета за столом и что-то писал, не отрываясь. Не дал ему заняться мной задрожавший на столе телефон. Доктор взял его и стал разговаривать, повернувшись ко мне спиной.

В кабинет зашла Таисия Петровна, обрадовалась мне, как родной, стала говорить о том, что операция у бабушки завтра, и ее будет делать вот это «заезжее светило». Я покивала головой и пошла прочь из докторской. Милый доктор, как жаль, что ты не хочешь даже посмотреть на меня, я ведь думала о тебе с момента нашей утренней встречи, а тут еще от тебя зависит жизнь моей бабули…

… Весь следующий день я провела в университете, отгоняя от себя мысли о бабушке, но позванивая в «справки» больницы, где постоянно говорили, что пока информации нет…

Поздним вечером тоска по бабушке стала невыносимой, и я решила на такси поехать к больнице, хоть что-нибудь разузнать.

Лифт нашей многоэтажки приближался к первому этажу, когда в моем кармане зазвонил телефон.

– Все в порядке, бабушка прооперирована, ей лучше, – сказало в трубку «заезжее светило»…

Сердце мое участило свой бег, оно готово было выскочить из груди. Я буквально выскочила из подъезда.

Ален стоял возле приоткрытой двери автомобиля, и разговаривал по телефону, со мной, в другой руке у него был большой рыжий апельсин…

– Бонжур, мадемуазель!

Мы оставили его машину возле моего подъезда, медленно пошли вдоль аллеи, Ален обнял меня…

И тут же, как будто вмиг рассыпавшаяся перина, повалил крупный, блестящий в свете праздничной иллюминации сказочный снег, который поведал мне, что Ален тоже сразу меня заметил, но не хотел этого показывать, так как ему было необходимо, жизненно необходимо, достойно прооперировать мою бабушку, что у него тоже во Франции есть любимая бабушка, и что ради всех любимых бабушек на земле он провел сегодняшнюю операцию, после которой моя бабушка проживет еще долгие годы, а его – будет гордиться своим внуком!

И только тогда он посмеет открыть свое сердце бабушкиной внучке!..

И мы стали есть апельсин и умываться снежными хлопьями…

– Бонжур, мадемуазель!

(с) Евгения Аркушина

Подводим итоги 2016 года в разрезе самых резонансных и читаемых новостей Усинска.

Вспоминаем вместе, какие новости мы читали в уходящем году.

50 место. Угон Land Cruiser’а, на котором возили одного из руководителей всем известной нефтяной компании.

Водитель поставил автомобиль на обеде возле дома, а спустя полчаса “крузера” и след простыл. Многие пророчили скорое обнаружение автомобиля (“город-то маленький”), но по сей день его следов так и не обнаружено. Не помогло даже объявление крупного вознаграждения.

49 место. В Усинске открылся вытрезвитель.

Учреждение открыло свои двери летом и, надо сказать, регулярно оказывается заполненным “посетителями”, которых собирают по подъездам и улицам города. Кто знает, быть может так удалось спасти несколько человеческих жизней?

48 место. 95 лет Республики Коми.

Как и во всей Республике, мероприятия в городе проходили масштабно, тем более, что они гармонично совпали с днём нефтяника. Правда, получить приз за лучшее празднование юбилея у Усинска не удалось – муниципалитет занял 2 место.

47 место. Рубрика “Выходное чтиво”.

Мы очень рады открытию этой рубрики на страницах нашего сайта. Сколько талантов, оказывается, проживает в нашем городе! Если и у вас есть что-то из неизданного – пишите нам, пусть рукописи увидят свет.

46 место. Истерия по маньяку.

История получила начало в социальных сетях. Появились даже “очевидцы”, которые “видели в городе маньяка из “Битвы экстрасенсов”. Впрочем, официальный комментарий полиции развеял все сплетни.

45 место. Неизвестный с топором повредил машину на стоянке.

На видео попал мужчина, который в центре города решил насолить водителю дорогой иномарки. На машину он набросился с топором, после чего скрылся во дворах.

44 место. Смена руководства Пармы и “Жилкомхоза”.

Бессменный руководитель Пармы Илья Шаповалов в 2016 года стал заместителем директора ООО “Жилкомхоз”. Управляющую компанию стал возглавлять Дмитрий Попов, а руководить Пармой поставили Александра Коновалова, ранее возглавлявшего “УЖКХ”.

43 место. В Усинске будет клуб робототехники.

Многие мужчины подумали “эх, где наши школьные годы”… Ещё бы! В 2017 году у детей будет шанс самостоятельно собрать и запрограммировать робота. Соответствующая сумма заложена в бюджете.

42 место. Тарифы на капремонт в Усинске поднимут в три раза.

Уже в конце года пришли вести о том, что Минстрой Коми не собирается отказываться от своей идеи и тарифы-таки будут подняты.

41 место. На улице Молодежной сделали ещё один пешеходный переход.

Многострадальный переход вписался в проект обновленной аллеи дружбы. Ещё зимой проект выносился на обсуждение общественности, где получил поддержку горожан. Впрочем, в других местах усинцы по-прежнему умудряются перелазить через забор даже с детьми.

Продолжение следует…

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” ухтинский автор Анатолий Цыганов. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: . И будет теснить тебя во всех
жилищах твоих, доколе во всей
земле твоей не разрушит высоких
стен твоих, на которые ты надеешься.
(Второзаконие, Глава 28)

Собаки выли всю ночь. Свист ветра, замешанный на вое упряжки, создавал жуткую музыку. То одна, то другая собака заводила унылую полярную песню. И от тоски и от вынужденного долгого безделья вся свора подхватывала мелодию. До утра собаки не сомкнули глаз. Угрозы и уговоры не действовали, и сейчас упряжка, с утра запертая в пристройке, волновалась в ожидании кормёжки. Уставшие от бессонной ночи собаки внюхивались в стылый воздух и, часто перебирая застуженными лапами, от нетерпения поскуливали. Зима шагнула во вторую половину, и затянувшаяся пурга выматывала последние силы из натруженных собачьих мышц. Громадный серый вожак отделился от упряжки и, медленно потянувшись, обнюхал низкую дверь. За дверью было тихо. Вожак тихо поскреб облезлый порожек и хрипло тявкнул. Не дождавшись ответа, он вернулся на своё место и с громким вздохом лёг на подстилку. В избушке никто не шелохнулся.

Семён Бугра лежал на грубо сколоченных нарах, покрытых оленьими шкурами, и застывшим взглядом смотрел на низкий потолок избушки. С потолка гирляндами свисали пучки сухой травы, засушенные корешки, нанизанные на проволоку песцовые и заячьи лапки. Полутьма избушки нарушалась лишь мерцанием керосиновой лампы. Слабый колеблющийся огонёк выхватывал из мрака то олений череп, прибитый к стене, то размалёванную маску, то чучело полярной совы.

В свои шестьдесят с хвостиком Семён выглядел гораздо старше. Небольшого роста хватало, чтобы стоять, не задевая потолка охотничьей избушки, срубленной из просоленных брёвен, принесённых морским прибоем. На широком лице застыла кривоватая улыбка, слепленная из толстых до неправдоподобия губ. Голый, как биллиардный шар, череп пересекал наискось глубокий шрам – след когтя, убитого им ещё в молодости, медведя.

…Матёрый шатун, жутко облезлый и худой, притащился ночью к чуму, где спал Семён с женой. Собаки, поскуливая, попрятались под нарты, и шатун беспрепятственно ввалился в чум. Семён, ещё не совсем проснувшись, ощутил возле себя несвежее дыхание огромного зверя и, схватив топор, лежавший рядом с постелью, отпрыгнул в сторону. Медведь взревел и упал на оцепеневшую от страха жену. Удар топора и удар огромной лапы слились в единый звук. Смертельно раненный зверь успел ещё раз взмахнуть лапой и, падая, содрал скальп с головы Семёна. Когда Семён очнулся, солнце еле выглядывало из-за горизонта. Сколько времени находился в забытьи, он не знал. Собаки разбежались, олени тоже ушли в тундру. Рядом лежала убитая медведем жена. Распластавшись по всему чуму, хрипел умирающий медведь. Семён потерял сознание, а когда вновь в затуманенной голове немного прояснилось, он, шатаясь, вышел из чума и побрёл на восток. То падая, то вновь поднимаясь, Семён шёл по тундре. Временами он забывался и тогда видел перед собой своего деда – старого шамана, который превратился в огромного полярного волка и, оскалив серую клыкастую пасть, звал идти вперёд. Иногда сознание прояснялось, и Семён вновь видел перед собой волка. «Почему он меня не загрыз?» – мелькала туманная мысль. «Да это же мой дед», – успокаивался он и снова впадал в забытьё. Временами сквозь затуманенное сознание прорывался звериный вой, и Семён видел перед собой великого шамана. Но силы покидали израненное тело, и Семён вновь терял сознание. Внезапно до него дошло, что волк – это он сам. Он подошёл к лежащему на снегу человеку, обнюхал его со всех сторон и принялся зализывать кровоточащую рану на голове. Человек застонал, и Семён-волк отпрыгнул в сторону. Сознание вновь прояснилось, и Семён-человек попытался приподняться. Волк зарычал, но остался стоять на месте. Семён пополз, и волк потрусил рядом. Семен, шатаясь, встал и волк, подставив сильную шею, помог человеку. Держась за загривок зверя, человек побрёл вперёд. Потом волк пропал и где-то послышался скрип нарт.

Нарты, запряжённые тремя важенками, подъехали к лежащему без движения человеку, и старый пастух с удивлением отметил странного вида следы. Снег был истоптан волчьими лапами. Но казалось, что волк не пытался нападать на человека, а скорее, наоборот, помогал ему идти. Пастух погрузил полумёртвого человека на нарты и отвёз к своему чуму. Семёна вернули к жизни и вертолётом отправили в городскую больницу. Наперекор всему Семён выздоровел. Он поселился в отдалённой избушке, редко бывал в посёлке, но всегда появлялся там, где кто-либо заболевал. Так Семён стал шаманом. Людей он сторонился и не любил, когда кто-то появлялся возле избушки. Так и жил одиноким волком.

Отсутствие растительности на лице шамана компенсировали длинные рыжие волосы, торчащие из огромных круглых ушей. Кривые ноги были обуты в резиновые сапоги. Семён сапоги не снимал ни зимой, ни летом и не признавал другой обуви. Разувался он редко и только тогда, когда в сапогах хлюпала надоедливая вода. Ноги у него никогда не мёрзли. Голова мёрзла и часто болела, а ноги не мёрзли в любой мороз. Городской доктор сказал, что это следствие перенесённого нервного перенапряжения, но Семён знал, что он волк, а у волка лапы не мёрзнут. Потому и зимой и летом он ходил в шапке и резиновых сапогах, пугая необычным видом редких гостей своего жилища.

Сквозь вой ветра за стеной явственно послышался посторонний звук. Собаки забеспокоились и неуверенно затявкали. Звук то утихал, то с новой силой возникал из мрака тундры. Наконец, ясно можно было различить, как с натугой, часто перегазовывая, по бездорожью движется вездеход. «Эх, силы уже не те. Не зашаманил дорогу. Нашли всё-таки», – пробормотал Семён, натягивая мохнатую шапку, сшитую из шкуры росомахи. Росомаху он подстрелил четыре года назад, когда осторожный и хитрый зверь повадился таскать из капканов приманку. Каждый день, разложив приманку по кругу, Семён обнаруживал у первого капкана объеденные головы тухлой рыбы, самого лучшего лакомства для песца. Вокруг виднелись громадные следы росомахи. Два дня Семён крутился возле капканов, выслеживая хитрого зверя. На третий, спрятавшись за широким кустом с подветренной стороны, он увидел ворюгу. Росомаха вышла из-за бугра, внюхалась в воздух и неторопливо потрусила в сторону капкана. Семён снял с предохранителя карабин, повёл стволом по туловищу зверя и, остановив мушку на небольшой голове с оскаленной пастью, нажал курок. Выстрел хлёстко резанул слух. Росомаха подпрыгнула и осталась лежать тёмным пятном на голубоватом снегу. Через месяц Семён носил шапку из шкуры с жёстким ворсом, способным выдержать любой мороз

Вездеход рявкнул возле самой избушки и заглох. Вой ветра усилился, снежные заряды били в окна, с силой царапая стекло. Собаки рвались из пристройки, надсадно и с хрипом лая на непрошеных гостей. Сквозь вой ветра, скрежет снежных зарядов и лай собак как-то даже неестественно раздались человеческие голоса

– Се – мён! Се – мён! – кто-то усиленно звал хозяина избушки. – Семён! Ты живой!?

Выпрыгнувшие из вездехода люди подошли к избушке и, вдруг отпрянув, нерешительно остановились. Из-за приоткрытой двери показалась оскаленная волчья морда. Минуты три пришельцы переговаривались между собой, поглядывая на дверь, но больше из избушки никто не появлялся.

«Померещилось, или шаман пугает», – решили гости и, посмеиваясь над своими страхами, потянули за ручку низкой двери.

Дверь отворилась, и в клубах морозного пара через порог переступили два человека. Первый был председатель колхоза, второй – водитель вездехода

– Семён, ты где? – председатель удивлённо оглядел маленькое помещение. В углу горела керосинка, едва освещая убогое внутреннее убранство. В избушке никого не было. Спутники переглянулись. Странно, кто-то же выглядывал из двери. Вдруг за лампой что-то шевельнулось. От угла, как будто выйдя из стены, отделился хозяин избушки.

– Фу, напугал, чёртов шаман. Еле добрались. Принимай непрошеных гостей. Если бы не пурга, ни за что бы к тебе не завернули. Ты пургу нашаманил?

Семён выполз из угла и присел на краешек скамьи:

– Старый стал, сил уже нет. Пургу нашаманил, а дорогу закрутить уже не смог. Видно, верхние люди отвернулись от меня. Чай пить будете?

– У нас и покрепче кое-что найдётся. Давай строганину, – председатель раскрыл объёмную сумку и небрежным жестом выставил бутылку «Московской». Гости сняли полушубки и нерешительно остановились посреди избушки, ожидая приглашения, но хозяин молчал. В затянувшейся паузе раздался жуткий вой. Председатель с водителем вздрогнули и взглянули на хозяина. Семён сидел спокойно, он отодвинул бутылку и криво улыбнулся:

– Сколько лет меня знаешь, а никак не запомнишь. Не пью я. Курить курю, а вот пить – нет. Так и дед мой, великий шаман, завещал.

Председатель ухмыльнулся и, подмигнув водителю, подсел к столу:

– Ну, ты как знаешь, а нам бы и согреться не мешало. Утром уедем. Нам ещё стадо найти надо. Где-то западнее твоей берлоги с вертолёта оленей видели.

Семён вновь улыбнулся своей кривой улыбкой:

– Нету там стада. Тебе на юг ехать надо.

Председатель поперхнулся куском хлеба:

– Ты-то откуда знаешь? Ты от избушки только на километр отходишь.

– Мне верхние люди говорят, – Семён разлил по кружкам круто заваренный чай. – Поторопись, председатель, как бы беды не было. Вездеходка твоя шибко ненадёжна.

Председатель и водитель одновременно сплюнули через левое плечо – накаркает нечистый, и сгинешь в тундре.

***

Сейсмоотряд отрабатывал последние километры. Болотоход, урча и попыхивая выхлопами, вперевалку тащил балок сейсмостанции. Два тягача с поднятыми кузовами уже поджидали на стоянке. Размотанные «косы» чернели змеевидными линиями вдоль профиля. Болотоход не торопясь подъехал к стоянке, и тракторист, заглушив двигатель, уже хотел спрыгнуть с гусениц, как вдруг взгляд его уловил какое-то движение в тундре.

– Степаныч! – окликнул он оператора. – Вроде, что-то движется по тундре.

Оператор, прищурив глаза, внимательно вгляделся в еле заметную точку, скользящую от горизонта. Волк. Оператор махнул одному из водителей. Тягач резко сорвался с места и мягко покатил в сторону странного движения. Через несколько минут он догнал громадного серого зверя. Волк будто и не хотел убегать от вездехода. Приостанавливаясь и оглядываясь, он трусил по тундре. Внезапно волк остановился и, подняв к небу оскаленную пасть, завыл, затем бросился в сторону и исчез за ближайшим бугром. Водитель остановил вездеход и увидел двух человек, медленно бредущих по тундре. Разместив неизвестных в тягаче, он доставил их на сейсмостанцию. Из кабины выползли два сильно обмороженных человека. В одном из них оператор узнал председателя колхоза, на территории которого работал отряд. Отогревшись, мужики рассказали, как ехали на поиски отбившегося во время пурги оленьего стада, как ночевали у шамана и затем два дня крутились по тундре, так и не обнаружив оленей. И вот сегодня утром внезапно заглох двигатель вездехода. Если бы не сейсмоотряд, навряд ли в живых остались. Накаркал шаман проклятый. Пока разговаривали, тягач притащил колхозный вездеход. Водители залезли под капот, и оттуда раздались удивлённые возгласы. Позвали водителя вездехода и указали на двигатель. Сбоку зияла большая дыра. Заметно было, что вырван клок по старой трещине. Явно проглядывался заводской брак. Как он ещё работал, было совершенно непонятно. Вот тебе и шаман. Прав был Семён Бугра.

На следующий день за колхозниками прилетел вертолёт, а через неделю председатель прислал трактор за вездеходом. Случай забыли. Но уж больно заманчиво было взглянуть на живого шамана. Правда, председатель предупреждал, что если шаман не захочет, то никто его не найдёт. Но место избушки на карте указал точно и при этом добавил, что почти рядом с избушкой, возле самой реки, лежит целая гора пустых бочек. Бочки были в дефиците, и оператор уговорил начальника партии, якобы, съездить за ними на побережье.

День был ясный и солнечный. Вездеход, с полностью заправленными баками, помчался к устью Талоты. По профилю быстро преодолели половину пути. Затем, переваливаясь с одного бугра на другой, двинулись на север. Миновали хорошо заметный лесок с редкими ёлками. Ясно виднелись высокие пеньки. Кто-то недавно заготавливал дрова, значит, где-то рядом было жильё. Вот и гора пустых бочек. Загрузив десять бочек в кузов, принялись кружить вокруг в поисках избушки. На свежем снегу отчётливо был заметен след нарт. След проходил возле пустых бочек, заворачивал к лесочку и внезапно пропадал. Другим концом он захватывал настороженные капканы и замыкал большой круг возле, всё тех же, бочек. Избушки не было.

Внезапно воздух наполнился серой мглой. Откуда-то сорвался ветер, закружил воющим вихрем. Снежные заряды с силой рвали брезент кузова. Водитель попытался высунуться из кабины, чтобы разглядеть пропавший след, но жёсткий снег мгновенно забил глаза, и пришлось остановить вездеход. Вокруг ничего не было видно. В наступившей темноте слышно было только, как гудит ветер и хлопает брезент кузова. Вдруг что-то с силой ударило по переднему стеклу. Водитель приоткрыл дверцу и в ужасе отпрянул. На него из мрака пурги смотрела оскаленная волчья морда. Через секунду видение исчезло. Водитель оглянулся на пассажира, тот спокойно пил чай из термоса

– Ты чего? – тихо спросил он

-Да так, померещилось, – ответил дрожащим голосом водитель.

Часа два длилась злобная песня, и так же внезапно всё стихло. Всё так же светило солнце и ярко сверкал снег. Будто и не было сумасшедшего ветра, и не крутила буйная метель.

Целый день мужики кружили по спирали вокруг проклятых бочек. Избушка как сквозь землю провалилась. Уже к вечеру, заглушив двигатель, остановились перекусить. Тишина давила на барабанные перепонки. Ветер давно стих, и слышно было, как с гусениц вездехода падали куски налипшего снега. Внезапно откуда-то из тундры раздался нечеловеческий вопль, и, как бы вторя ему, где-то завыли собаки. И столько было тоски и животной боли в этом звуке, что мурашки пробежали по телам путешественников, и от жути волосы зашевелились на головах.

Топливо было на исходе. Надо было возвращаться на базу. Решили, что попозже ещё вернутся на это место. Не верилось, что не смогут найти эту заколдованную избушку, да и собачий вой указывал на присутствие жилья.

Когда до базы оставалось метров двести, внезапно заклинило коробку передач. Случись это посреди тундры, считай, два замерзших трупа. Будто шаман предупреждал, чтобы не лезли больше в его жизнь. Да и правда, потом уже, летом, разобрав коробку передач, водитель долго обалдевши смотрел на две шестеренки, между которыми торчал неизвестно как попавший туда болт. Больше шамана не искали.

***

Шаман стоял на пригорке и из-под ладони всматривался в сероватую даль, рядом лежала уставшая упряжка. Целый день он кружил по тундре, уводя вездеход от своего жилья. Наконец неизвестные выдохлись. В сумерках было видно, что вездеход стоит возле пустых бочек и сейчас отправится в обратную дорогу. На широком лице шамана появилась улыбка.

Он поднял голову к слабо мерцающим на небе звёздам и закричал. Собаки вскочили со своих мест и принялись с надрывом выть, признавая в крике шамана первобытный призыв далёких предков. А шаман всё кричал, перебирая гортанные звуки. Серый вожак подхватил боль полярной тоски, но не смог дотянуть до конца. Голос рассыпался по тундре и затих где-то вдали.

(с) Анатолий Цыганов

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт Евгений Чекунов, и рецензия Ольги Логиновой на его стихотворение. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

А мне снится

То блондинка, то брюнетка.

Кто же чаще?

В темноте не разобрать.

Обе, в общем:

Как картинка, как конфетка.

Не серьезно это все,

Но как сказать:

У блондинки

Глаз наметан – жжет и режет,

Все во мне

Переворачивает вспять,

Ее муж

Меня когда-нибудь зарежет,

Он – грузин,

Не пощадит и твою мать.

А брюнетка,

Та сама собой довольна,

У нее

И грудь, и талия осы…

Но как только

Начинаем мы, невольно,

Мне блондинки

Мужа чудятся усы!?

Я в досаде,

Укрываясь от кошмара,

Головою

Под подушку ухожу,

Но он бьет

Зараза в глаз и без базара!

Я, наверное

С блондинкой завяжу.

Ольга Логинова (Усинск)

Рецензия на стихотворение Евгения Чекунова «А мне снится то блондинка, то брюнетка…»

Наша жизнь, что мозаика: чёрно-белая – «то блондинка, то брюнетка», цветная – «как картинка, как конфетка»…

Как мы знаем, лирический герой – это не сам автор. Но герой отражает личные переживания, мысли автора. В нашем случае они вместе ищут ответ на вечный мужской вопрос: «Блондинка или брюнетка?»

Герой стихотворения не выбирает спутницу жизни, он пытается разобраться в своих чувствах – «а мне снится», «не серьезно это все, но как сказать». Кто ему по душе: темноволосая красавица, у которой «и грудь, и талия осы», или дитя Афродиты, у которой – «глаз наметан – жжет и режет, все во мне переворачивает вспять»? Выбор не очевиден. Находясь рядом с брюнеткой, герой думает о замужней блондинке. Автор иронично добавляет «но как только начинаем мы, невольно, мне блондинки мужа чудятся усы», затем неуверенно подмечает «я, наверное с блондинкой завяжу».

В стихотворении мы не найдём ни одной лишней строчки, которая была бы написана только для связки слов. Всё по делу, прямолинейно, логично, по-мужски. В грубовато-просторечных словах «в общем», «наметан», «вспять», «твою мать», «зараза», «без базара», «наверное», «завяжу», мы видим самого автора – умного, всё понимающего, с чувством юмора, который, не стесняясь, заявляет: «Да, я мужик!».

Необходимо внимательнее отнестись к пунктуации. В последних строчках стихотворения слово «наверное» – это вводное слово, которое обособляется запятыми с двух сторон. «Но он бьет зараза в глаз и без базара!» – слово «зараза» будет уточняющим к местоимению «он», тоже должно выделяться запятыми.

В поэтическом произведении использованы перекрёстная рифмовка (абаб), чередование женской рифмы (нечётные строки) и мужской рифмы (чётные строки), преобладает открытая рифма (брюнетка-конфетка, довольна-невольно, осы-усы, кошмара-базара, ухожу-завяжу).

Автор каждую строку разбивает на две подстроки. Обозначим деление строки «V», покажем ударный слог «/», безударный слог «-».

А мне сниться V То блондинка, то брюнетка.

Кто же чаще? V В темноте не разобрать.

Обе, в общем: V Как картинка, как конфетка.

Не серьезно это все, V Но как сказать:

В первой строке слабо ударный слог, союз «а», стоит перед сильным ударным «мне», затем идёт ещё более сильный ударный слог «сни». Что нежелательно в самой первой строке. Вместо плавного вхождения в ритм стихотворения, начинаешь с небольшого спотыкания. Тянет прочитать «А’ мне сни’ться», или «А мне’ сни’ться». Хотя правильнее будет «А мне сни’тся».

Идеальная ритмическая схема была бы:

/ – / – / – / – / – / –

Реальная схема первой строки:

/ / / – / – / – / – / –

Для чтения удобна третья схема:

– – / – – – / – – – / –

Подряд идущие ударения, пропуск ударений – это последствия употребления автором односложных слов, которые могут произноситься как с ударением, так и без ударения. Мы говорим об ударении, которое в отдельно стоящем слове есть, но в сочетании с другими словами может ослабеть или полностью исчезнуть. Уместнее не делить строки на подстроки, чтоб читателю было легче охватить взглядом всю строчку.

В основу стихотворения положен шестистопный хорей. Идеальное чередование ударных и безударных слогов практически невозможно выдержать. Это приводит к появлению пиррихиев и спондеев .

Все во мне V Переворачивает вспять,

Идеальная ритмическая схема:

/ – / – / – / – / – / –

Реальная схема:

/ / / – – – / – – – / (пиррихий во второй и четвёртой стопах)

Но он бьет V Зараза в глаз и без базара!

Идеальная ритмическая схема:

/ – / – / – / – / – / –

Реальная схема:

/ / / – / – / / / – / – (спондей в первой и четвёртой стопах)

Односложные слова – местоимения, предлоги, союзы, частицы… Это палочки-выручалочки для поэтов. Определенных правил их употребления нет. Естественное звучание, языковое чутье, ритмический слух – нельзя заменить никакими правилами. Поэтому для поэта важно обратить внимание на развитие этих навыков.

В целом, произведение яркое, насыщенное, «стреляющее», оставляет после прочтения приятное послевкусие. Да, форма стихотворения неординарна, да, оно не подчиняется правилам и нормам стихосложения, но это, несомненно, талантливое произведение.

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Николай Попов. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Я отдыхал. Оркестр играл заказанные мной песни ко дню рождения моего друга. И я расслабился с бутылкой вина и фруктовой нарезкой. Танцовщицы ресторана очаровательно двигали бёдрами с лёгким намёком на эротику. Полумрак, отсутствие собеседников, и музыка, музыка, музыка: – вот в чём я сегодня нуждался. Поэтому, взяв на себя хлопоты по организации праздника, умело создал нечто среднее между тем, что желала глупая пьяная толпа, и тем, что желал умный, ироничный и творческий я.

Именинник, он же юбиляр, уже несколько раз бросал на меня завистливые взгляды. Ему уже наскучила роль благодарного хозяина, и тянуло в мою компанию, где не надо вежливо смеяться, понимающе улыбаться и хоронить отличные шутки, которые так и рвутся с языка в эфир, в присутствии этой публики, в вежливом покачивании головы. Сам виноват, когда возникла идея проведения праздника «тридцатипятилетия», я предлагал собрать мальчишник с нормальными парнями и ветреными девчонками. Нет, он вспомнил, что люди делятся на нужных и ненужных, и даже здравых парней пригласил с жёнами, убив праздник в зачатке. Теперь эта масса соревнуется в степенности, старается не пьянеть и не, дай бог, сказать что-то лишнее. Танцы в деланном кураже похожи на кривляние, шествование из угла в угол с бокалами в руках… Насмотрелись фильмов про богемную тусовку. Меня к счастью это не касается. Мужчины сами сложили легенды о моих победах на постельном фронте, и теперь боятся знакомить со мной своих жён. Женщины бросают на меня заинтересованные взгляды, но “синицы в руках” в лице мужей, парней и прочих бойфрендов, лучше самого очаровательного журавля, коего для них представляю я. Также для обоих полов мой циничный, остроумный лексикон слишком сложен в данной, да и любой другой обстановке, поэтому я в одиночестве наслаждаюсь музыкой моей юности.

Вскоре взгляд юбиляра превратился из завистливого в умоляющий. Понятно, его атаковала супружеская пара из породы всезнаек. Плотный мужик с красным лицом и изнеможенная диетами женщина. Надо спасать и я отправился на помощь. Как железные опилки за магнитом, за мной направились “ничейные” девушки, которые каким-то невероятным способом проникают на любую тусовку, где можно найти себе, если не мужа, то хотя бы мужскую особь на ночь.

– Надо тебе жениться, Анатолий, – ронял мужик на несчастную голову юбиляра новые для человечества мысли. – Жена это как визитная карточка состоявшегося мужчины. Опять же дети. Мужчина должен продолжиться, почувствовать ответственность.

– Недаром говорят, мужчина слагается из мужа и чина, – поддакнула жена.

– Да, Толик, женись, – ворвался в разговор я, – будешь выключать мобильный в командировках, когда красивые, молодые девчонки, напомнят тебе, что такое настоящий секс. А недавно неземное, ныне истеричное создание, закатит тебе по приезде допрос, коему позавидовали бы и Малюта Скуратов и сам Берия. И ты будешь развивать свой мозг не в остроумии, а банальной лжи, типа, зарядка села, устал и тому подобная ерунда.

Женщина с подозрением посмотрела на краснолицего. Значит, я попал в точку с этими командировками.

– Ну, не у всех так, – ненадолго смешался мужик, – в командировках люди работают, устают.

– Конечно не у всех. Молодые и красивые девчонки спят с молодыми и красивыми парнями. Остальные довольствуются услугами сексиндустрии.

– А как же любовь? Вы что совсем не верите в искренность и взаимопонимание? – вклинилась в разговор одна из “ничейных”, пока закостенелый мозг супругов искал подходящий к данной дискуссии ответ.

– Любовь это когда тракторист подарил доярке платочек и лезет за стогом ей под юбку, а она кокетливо ржёт, отталкивает чёрную пахнущую соляркой руку и ждёт, когда утомлённый её отказами парень позовёт её замуж. Замени стог на квартиру, платочек – на золотую цепочку и увидишь схему любого супружества, – ответил я, не поворачивая в сторону девушки головы.

Она начала формулировать ответ, но так как мой друг во время беседы ловко ретировался, я, за неимением причины продолжать разговор, ушёл за свой столик. Плевать на вежливость и правила, пусть им соответствуют те, кому не скучно.

Юбиляр усердно танцевал, издалека благодарно махнув мне рукой, а я, придвинув к себе бутылку вина, вновь наслаждался одиночеством. Но дьяволу, отвечающему за мой комфорт на сегодняшнем вечере, вздумалось отвернуться, чтоб господь подверг меня новому испытанию. Та девушка, что сдуру брякнула про любовь мне, прожжённому цинику, решив что-то доказать или просто поговорить, уселась со мной рядом.

– Привет, меня Лена зовут.

– Родители не стали напрягать фантазию и назвали в честь какой-нибудь бабушки?

– Что? – немного растерялась она. – Вообще-то да. Но кстати, о моих родителях и любви. Они прожили душа в душу, как говорится, долго и счастливо.

– Что они делали с душами друг друга? – усмехнулся я, и, не останавливаясь, продолжил. – Милая, Лена, судя по тому, что на вас одето, вы зарабатываете сами. Скорее всего, секретарём или нечто подобным. Родители вас не баловали, но любили. Шили на новый год платье снежинки из старой кухонной занавески, ходили к вам на всяческие концерты, где вы либо фальшиво пели, либо неумело танцевали. Проще говоря, вы росли в нормальной семье. Папа изредка пил, мама судачила с соседями. Их юношеские мечты забылись. Мама подглядывала в телевизоре за другой, успешной жизнью, а папа убедил себя, что он прожил достойно, никого не подставив и ничем не рискнув. Так что, вы правы, они живут душа в душу. Но счастливо ли?.. Сомневаюсь. Люди свиньи, но разумные свиньи. Им всегда, что-то не хватает. Где-то богаче, кто-то сексуальней. Недавно весь смысл вашей жизни был в устройстве на достойную работу, сейчас вы ищете себе более-менее нормальную мужскую особь, дабы он кормил и одевал вас и в перспективе вашего ребёнка. Следом вам захочется материальных благ, потом общественного признания. В процессе вы научитесь ненавидеть своего мужа скрытой, а, возможно, открытой ненавистью за то, что вы сами убедили себя в любви, которой нет. А он будет в компании таких же неудачников искать выход, изменять вам, потом смирится, и вы будете жить с ним долго. В душу, в бога, в чёрта, в мать, как вам угодно.

– Мне говорили, что ты хам, но я почему-то не поверила, – милое личико Лены передёрнуло гримасой злости, однако, она даже не сделала движения, чтобы встать.

– Там, – я кивнул на остальную толпу, – найдётся куча единомышленников, вежливых и ограниченных людей вашего умственного развития. Негласный союз параноидальных мамаш и мудрого государства вбил в их детские мозги сказки о ячейке общества под названием семья. Мужчинам она не нужна, но они зомбированы. Так что вам совсем не обязательно выслушивать здравые мысли человека без догмы-колотушки в голове.

Мой очаровательный оппонент вроде немного успокоилась и сдержанно пропустила нелестное замечание о её уме.

– А дети? – с придыханием на окончании слова бабахнула она меня железобетонным аргументом. – Неужели они должны расти в обществе без любви, с половинными семьями? Без отцов?

– Я совсем не собираюсь переделывать общество. Куда мне тягаться с государственным институтом брака, с поддержкой всех женщин мира. Я просто эгоист, и мне не хочется, чтоб маленькое визжащее существо сначала мешало мне спать, потом требовало внимания, незаслуженно считая себя человеком, и в конце моей жизни подкидывало мне новых глупых, избалованных существ.

– Но ведь тебя-то растили, – убеждающе, с таким же придыханием продолжала Лена, упорно называя меня на «ты», – так же ты визжал, мешал спать…

– Не знаю, почему вас интересует именно моё счастливое детство, но из того, что я помню, могу поделиться. У меня с родителями был негласный договор. Я слушаюсь, и хорошо учусь, а они не вмешиваются в мою жизнь. Это их и меня устраивало, и продолжает устраивать. Я сам получил образование, пройдя путь от нищего студента до хорошо оплачиваемого специалиста. Общаюсь с ними по телефону, не напрягая их жизнь своим присутствием. Надо будет найму сиделку, которая будет таскать им пресловутый стакан воды хоть целый день.

– В твоей жизни нет ни капли чувства, – всё-таки высказалась она. – Ты как равнодушная железка.

– Сейчас меня преследует только одно чувство. Раздражение. Я заказал много хороших песен, а вместо того чтоб их слушать, вынужден общаться с назойливой и бестолковой особой, неспособной просчитать разговор, даже на два шага вперёд. Которую отличает от проституток только стремление продаться оптом, а не в розницу.

– Да ты… Да ты… Сука. – Лена взмахнула рукой, я не стал уворачиваться, но она не ударила. – Пошёл ты!

Но пошла всё же она. Лишь бы не разревелась, а то вдобавок к скучному вечеру придётся разбираться с пьяными заступниками.

Я сходил в туалет, а когда вернулся ко мне подошёл юбиляр.

– Ну что, как она?

– Ничего, жить будет, – ответил я, чокаясь с его бокалом. – Глупа, как кукла. Хотя нет. Куклы знают, что они не люди и их мнение никого не интересует.

– Давай завтра соберёмся у меня, посидим, чтоб как-то перебить общение с этими маразматиками.

– Наконец слышу первую здравую мысль за сегодняшний вечер, а теперь иди, плескайся в людском убожестве. За всё уплачено.

Толик отошёл. Я попытался снова настроиться на музыку, но моя преследовательница, решила-таки добить свои нервы. Наигранно равнодушной походкой и с выражением достоинства на лице она снова подошла ко мне.

– Хоть ты и скот, но я тебя прощаю, – её голос звучал до смешного возвышенно. – Ты ничего обо мне не знаешь, а смеешь судить. Я не опущусь до объяснения.

– Лена, милая, вы хоть слышите себя? У бабников есть такой трюк. Сначала унизить женщину, заставить защищаться, потом ослабить напор и затащить в постель. Поверьте мне, я не ставлю такой задачи, хоть у вас хорошая фигура и вы красивы.

– Да я с таким как ты… Никогда…

– Не врите мне, Лена. И себе не врите. И сейчас и в другой день, по лёгкому намёку вы пойдёте со мной. Чтоб доказать. Чтобы страдать. Я не знаю зачем, но пойдёте. В моей жизни сейчас три девушки. Мою квартиру убирает домработница. Так что я не нуждаюсь ни в любовницах, ни в домохозяйках. Но, даже зная это, вы пойдёте, потому что у женщин нет достоинства, и они любопытны. Я самоуверен, самодостаточен, циничен. Вы таких не встречали.

Во время моего монолога её лицо выражало такую гамму чувств, что величайшие актёры, захлебнулись бы от зависти. Рука всё-таки отвесила мне, ранее отложенную, пощёчину, и она в слезах убежала в туалет.

Вечер закончился разборками. Лена плакала и ничего не объясняла. Я стоял и нагло смотрел на угрожающие кулаки мужчин и заинтересованно перешёптывающихся женщин. Потом оделся и уехал домой. Никто не решился меня остановить. Стадо. Чванливое, показушное, трусливое стадо.

Через день я проснулся у себя дома, с жуткого перепоя. С трудом разлепив глаза, увидел перед собой улыбающееся лицо Лены. Она сидела на кровати, прикрыв голое тело простыней. Всё же фигурка у неё что надо. Прослушав её приветственную речь, я направился в душ. Когда вышел, достал из бумажника несколько купюр и положил в коридоре на полку. На кухне меня ждала яичница, кофе и сама Лена, уже одетая. Достав из холодильника бутылки, я смешал водку с соком, залпом выпил, разбавил ещё и стал завтракать.

– Как ты себя чувствуешь, милый, – ласково прощебетала моя гостья.

Я, молча, поглощал приготовленные ей яйца и насмешливо поглядывал на неё. Она создала на лице ироничное выражение и спросила:

– Может, ты всё-таки скажешь, как тебя зовут?

– Ну, во-первых, вы знаете. Во-вторых, совместная ночь – это совсем не повод для знакомства. В-третьих, деньги за услуги на полке в коридоре.

– Ну, ты же не такой! – закричала она. – Чего ты из себя строишь супермена. В глубине души ты добрый, нормальный парень.

– Вы, Лена, сейчас произнесли слово, которое я никогда не употребляю по отношению к себе. Мне противны нормальные люди. Они меня забавляют, но и это у них не всегда получается.

– Я думаю, тебя кто-то сильно обидел в жизни.

– Поверьте, Лена, это трудно сделать даже лопатой по голове. Мне по-настоящему всё равно. То, что я вам говорил позавчера и сегодня, это бред, направленный только на то, чтоб вы от меня отвязались.

– Ну, ты же сам вчера позвонил…

– У вас хорошее тело и глупая головка. Грех не воспользоваться, – мне, как ни странно, стало её немного жаль. – Лена, идите домой. В будущем ищите партнёров соответствующих вашему интеллекту и социальному уровню. И не забудьте деньги. Это компенсация. Кстати, совсем вами незаслуженная.

Она встала, выпрямилась, губы дёрнулись, скорее всего в ругательстве, глаза отражали горе, боль и обиду.

– Ублюдок! – крикнула она и выбежала из кухни.

Я услышал, как хлопнула входная дверь.

Ещё немного посидев за бокалом, я вышел в коридор. Денег на полке не было.

(с) Николай Попов

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт Роман Никитин. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Я хотел бы,
Чтоб все космонавты
Махали руками.
От изученных,
Новых,
Далеких,
Манящих планет.
Я хотел бы,
Чтоб все человеки
Счастливыми стали.
Чтоб искали они,
Находили,
Всё то, чего нет.
Чтоб сказали про них:
“Вот смотрите,
Мы все первоходцы!
Созидатели,
И покорители
Грозных вершин!
Никогда у души
Не заглохнут
От тины
Колодцы.
Никогда
Не уменьшится
В нас,
То, что стало большим!”

Я хотел бы,
Чтоб все капитаны
На всех океанах
Рассмеялись
Над буйством
Угрюмых,
Тяжелых
Штормов.
Я хотел бы,
Чтоб все человеки
Вздымались
Упрямо,
И, как будто, маяк
Высвещались
Для темных бортов.
Чтоб сказали про них:
“Вот смотрите!
Мы все непреклонны!
И мы все удивительны,
Даже в рисковости
Бед,
Не боимся штормов,
И на свет,
Как на подвиг,
Готовы,
Пусть запомнят о нас…
Ничего
Невозможного
Нет!”

Я хотел бы,
Чтоб все работяги,
В огонь или в стужу,
На высотах огромных,
В опасности угольных шахт,
Оставались людьми,
Процветали,
Разумно и дружно,
Чтоб о важности их
Восхищенно читали
У парт.
Чтоб сказали про них:
Вот смотрите,
“Мы все человечны!
Мы все созданы для сотворения
Множества дел.
И все вместе мы что-то
Великое, лучшее, вечное,
Выходящее вглубь
И за рамки
Расписанных тем.”

Я хотел бы,
Чтоб все ненашедшие
И невлюбленные
Полюбили.
А те, кто нашёл,
Полюбили сильней.
Чтобы самое лучшее,
Светлое,
Объединённое
Прорастало, как солнце,
Внутри,
В быстротечности дней.
Чтоб молчали про них
В удивлении от понимания,
Чтоб за них возвещали
В зеленых ночах соловьи.
И никто не стыдился
Презрения или признания,
И гордились бы за поколения
Все старики.

Я хотел бы,
Чтоб каждый из нас
Оказался беспаспортным!
И не знал бы ни войн, ни границ,
Становился добрей.
Что мешает нам быть
Чем-то лучшим, живым
Или радостным?

Говорю же, Вам, люди –
Давайте поверим в людей!

(с) Роман Никитин

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Екатерина Казарина. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: . 3

Откуда ноги растут

Позвольте представиться: Принцесса. Самая, что ни на есть настоящая Принцесса. Я живу в Сказочном лесу, в высокой-высокой неприступной башне, и меня охраняет злой Дракон.

По идее, так начинается любая сказка, но не моя.

Во-первых, мой страж – самая очаровательная в мире дракониха. Мы провели с ней немало часов в задушевных беседах. Она готовит мне какао и плюшки на завтрак, охраняет от недоделок-рыцарей, поёт колыбельные на ночь и нежно укрывает одеялом.

Во-вторых, в башню меня заточил не злой волшебник, а я сама себя, чтобы искали подольше и не надоедали всякими глупыми предложениями.

В-третьих, по пятницам я предпочитаю полетать на метле и немного поколдовать, а иногда вообще зависнуть с подругами в «Кабачке у дуба» или у кого-нибудь с зельями и приправами.

И вообще, хватит уже рассуждать, пора начинать нашу сказку.

***

– Принцесса! – услышала я откуда-то снизу, – слышала новость?..

– Какую на этот раз? – ответила своей охраннице и кинула яблочный огрызок в голову рыцаря, долбившегося в ворота моей башни.

– Помнишь ты, принцессу, которая жила в башне неподалёку?

– Та, которая вечно в истериках билась?

– Ага, та самая. Так вот, она в эту пятницу под венец идёт.

– Ого! Дык, кто ж на неё позарился-то? Он, наверно, и не общался с ней более пяти часов, – я ухмыльнулась, – зато теперь намучается! Она ж его в могилу сведёт своими капризами.

– Но она под венцом, а ты, разборчивая моя, всё под моим крылышком кукуешь.

– А мне и с тобой неплохо… – и я кинула очередной огрызок в долбившегося рыцаря, – чем с такими.

Мы вместе выглянули: рыцарь всё ещё пытался раскурочить ворота и вызвать дракона на смертный бой, дабы спасти меня.

– Тебе он ещё не надоел? – поинтересовалась Дракониха.

– Не-а, пока. Яблоки не закончились, да и любопытно: сколько же раз я попаду в его мерзкий шлем.

Прошло около двух часов. Рыцарь уже вяло стучал в ворота, нехотя, охрипшим голосом, скорее по привычке, пытался заученными фразами вызвать моего дракона, или хотя бы уговорить меня бежать. Лошадь его, вернее, конь верный, разве что копытом у виска не крутил. Дракон моя, что-то напевая, жарила чебуреки для гостей, а я, икая от переедания, дожевывала последние яблоки и всё ещё пыталась попасть огрызком в чудо в перьях. Несколько раз красиво угодила в его начищенный шлем, но рыцарь так ничего и не заметил. Обидно. Надо было что-то придумать – солнце склонилось близко к горизонту, скоро должны были прилететь мои подруги, от которых явно этому неудачнику не поздоровится – я ж их знаю.

– Эй, скакун! – крикнула я.

– Чего? – игогокнул конь.

Рыцарь перестал долбится и тихо осел на землю в кучу огрызков и пыли.

– Вы здесь надолго? – поинтересовалась я очень радостным голосом. – Рыцарь замер и ещё один огрызок угодил в цель.

– Да фиг его знает! – устало прозвучало в ответ, – он у меня упёртый, до следующей пятницы может спасать тебя, – тут конь всё-таки покрутил копытом у виска.

– Он мне надоел уже… – пожаловалась я, – хуже редь…

Но тут мою жалобу прервал заикающийся хрип:

– Ты.. Тттыыы разговариваешь?..

– Да, блин, ты тоже, заметь, а лучше бы молчал… – тут конь захрумкал яблочком, любезно скинутым мною.

– А чего раньше ничего не говорил? – доехало до рыцаря.

– Дык, я люблю поговорить с умными людьми и не только людьми, – и тут конь подмигнул Драконихе, которой стало до жути любопытно: чего ж так тихо стало.

– Слушай, забери его, а? А то он уже все ворота попортил. Опять менять придётся. Разоримся скоро.

– Куда ж я его дену?.. – вздохнул горестно скакун, – ему как втемяшится что, так потом хоть кол осиновый в за.., ээ, на голове теши, ничем не выбьешь. Вот бывают же нормальные хозяева. За что мне такой попался?..

– А вы дальше езжайте! – вмешалась Дракониха. – Тут через милю ещё замок стоит, там есть принцесса. Правильная такая: и в обмороки чуть что падает, и каприииизная…И мечтает, чтобы её спасли… А то он, тут до смерти орать будет. До нашей смерти… – горестно вздохнула она и чуть опалила перышки на шлеме рыцаря.

– Так в какой стороне, говоришь, эта принцесса? – приободрился конь.

– Там, – кивнула Дракониха, – я свистну, чтобы напарник не сильно лютовал. Да он и не будет: надоела ему эта фря хуже горькой редьки.

Скакун резво вскинул притихшего хозяина на спину поперёк седла: мол, из битвы вынес, а для правдоподобия Дракониха снова подпалила перья на начищенном шлеме. Вскоре даже листики прекратили шевелиться на тех кустах, через которые удалилась надоедливая парочка, но вновь затрепетали под взрывом нашего хохота.

– И ты предлагаешь мне выйти за вот такого идиота? Да у него конь умнее! – утирая слёзы, выдавила я из себя.

– Ладно-ладно, уговорила! За такого – не надо! А то ты, так и будешь жить на конюшне!

И мы в обнимку отправились на кухню – проверить всё ли готово к нашествию гостей: всё-таки пятница на дворе. Надо было и напитки проверить: что в холодильник поставить, что, напротив, – погреть, а моя Дракониха, уменьшившись до привычных человеческих размеров, принялась дожаривать чебуреки.

Откуда вообще ноги растут

Заканчивался новый день лета, когда Леший и Баба-Яга устраивались за столом, чтобы выпить, после напряженного дня, ароматного лесного чая.

– Вот скажи мне, Яга, ты всегда была нечистью?

– Нет… – улыбнулась она в ответ.

– А почему тогда ты здесь?

– Знаешь, когда-то я была Принцессой. Жила в замке, и меня охранял злой Дракон. Но со временем я подружилась с Драконом. Со скуки начала общаться с жителями леса, а это были далеко не высокородные особы. Пыталась ходить на балы да дружить с другими принцессами, но они только и знали, что разговаривать скучными цитатами и обсуждать принцев, их кошельки, размеры, коней.

– А почему тогда ты не нашла себе Принца и не стала его женой?

– Принцы воспитаны Королевами-Матерями, и привыкли, что за ними всегда ходит дюжина нянек, вытирает сопли им, коню, оруженосцу. Ну, и они никогда не задумываются, что золото надо где-то добывать, что новых принцев и принцесс надо на что-то одевать и учить, что замки себе надо отстраивать, а не ждать, пока Король корону снимет. Тьфу, на таких Прынцев!

– А почему Ягой-то стала? – всё ещё недоумевал Леший.

– Да потому, что пока ты Принцесса, ни в чай никому не плюнешь, ни с упырями самогону не попьёшь, ни в носу лишний раз не поковыряешься – этикет, видите ли! Не положено! А стала Бабой-Ягой, так можно и с нечистью дружбу водить, и Принцев к мракобесам посылать, и никто ничего не скажет: мне по статусу положено быть вредной, ехидной, и жить в избушке на курьих ножках, на досуге лакомясь запечёнными добрыми молодцами. А ежели и сделаю что-то полезное или хорошее, то всегда можно свалить на «бес попутал» или «мухоморы крепкие».

Баба-Яга посмотрела на собеседника и допила чай.

– Ядрёный он получился в этот раз! Да, и какая Принцесса будет сидеть за полночь с Лешим и разговоры разговаривать?

Самовар тихо пыхтел на столе, зудели комары, не решающиеся подлететь к заболтавшейся нечисти. Беседа журчала ленивым ручейком: столько было сказано и столько ещё надо было сказать.

(с) Екатерина Казарина