Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Ольга Безденежных. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

С таким удовольствием я еще ни разу не смотрелась в зеркало. Загар, блестящие волосы, и одежда как хорошо сидит. Маникюр красный, переливается разноцветными искорками. Лицо похудело, себя не узнаю. Только это не зеркало. Передо мной нет ничего, но я вижу свое отражение.

И тут я вспомнила, что умерла.

Какое сегодня число? Утыкаюсь взглядом в стену, там – календарь. 21 июня. Значит, сорок дней уже прошли. Открываю сумочку, в ней ничего нет. А что, собственно, я там хотела найти? Ну, хотя бы платочек. Открываю снова – платочек. Класс! А если зеркальце? Открываю – зеркальце. Ого! Да тут можно жить! Или не жить? Как я тут? Кто я тут? Где все, в конце концов? Не одна же я умерла. Я прекрасно помню, что в том автобусе нас было человек пятнадцать. Неужели все остались живы? И тут же – впереди лавочки, на них все те, из автобуса. Я как-то сразу понимаю, что каждый индивидуален, видимо, каким хотел быть при жизни, таким тут и стал. Вон, девушка с толстыми губами, в туфлях на высоченных платформах, я помню ее, она сидела как раз напротив меня. Такая… в джинсиках, с рюкзачком, слой пудры на прыщавом личике. Сейчас кожа девицы сияла, ресницы поражали пышностью и длиной. Она посмотрела в мою сторону и улыбнулась. Ослепительная улыбка! А что у меня с зубами? Я обернулась к зеркалу, которого нет, отметила безупречный оскал и удовлетворенно хмыкнула. Все мечты, что ли, сбылись? Я пробежала взглядом по лицам давних попутчиков, и направилась в их сторону. Осмотрелась, рядом – свободная скамейка. Присела, сумочку – на колени. Жду. Кого? Ну, все же кого-то ждут. Или чего-то. Понимаю, что мы, словно в распределителе, готовимся к вылету. И тут же слышу, что нас приглашают на посадку. Все поднимаются, идут к стойке. Красавица стюардесса проверяет билеты. У меня в кармашке сумки находится билет, который я протягиваю и с удивлением обнаруживаю, что маникюр у меня уже матовый, без блёсток. То есть такой, какой я всегда делала при жизни, перед отпуском. В самолете я оказываюсь рядом с дамочкой, которая сообщает, что только и ждёт, когда взлетим, чтобы заснуть. Как только самолет поднимается повыше, она тут же засыпает. Мечта! Никто не мешает, я достаю плеер из сумочки, вставляю в уши пуговки наушников и включаю запись саксофона. Несут прессу. Хочется журнал мод. Принесли «Модные тенденции». Просто невероятно! Неужели так будет всегда? Интересно, как там на Земле? Опускаю экран телевизора на спинке впереди стоящего кресла, нажимаю красную кнопку. Вижу маму, она молится, вижу тетку, она печет блины, на диване валяется куча мятого белья, сверху – кот, вокруг пылища и настоящий свинарник. Но тетка этого, как обычно, не замечает. Знай себе кашеварит. Дверь на балкон открыта, на перилах балкона сидит голубь. Смотрит вдаль. Может это моя душа? Голубь, словно услышав мои мысли, посмотрел с экрана прямо мне в глаза и чуть заметно кивнул. Неинтересно на Земле, никаких изменений, не тянет даже туда. И смотреть не хочется. Тут интереснее. Если бы мама знала, что здесь так комфортно, она бы порадовалась за меня. Как бы выяснить, можно ли подать ей какой-нибудь знак? Наверное, нельзя, мне ведь никто никогда знаков не подавал – ни папа, ни бабушки и дедушки. Моя задушевная подружка Маринка, которая утонула пять лет назад, даже не приснилась ни разу. Вот бы встретить ее тут. Незаметно пролетает время, да и есть ли оно здесь? Сколько мы летели? У девицы с губищами уже новый наряд: чулки в сеточку и розовая шляпа. Просто уродица!

У трапа самолета стоит белый кабриолет, из которого меня зовут. Ой, да это же Маринка! Как она похудела и как похорошела! Я подбегаю к ней, мы обнимается, я достаю из сумки для нее сувенир. Это брелок. Она мечтала побывать на озере Байкал, но не довелось. И вот я дарю ей кусочек пластика с видом озера и золотистой надписью «Байкал». Маринка смеется, показывая ровные белые зубы. Вообще, зубы тут у всех обалденные. Видимо, мечта о таких зубах была на земле у каждого. Я прыгаю в кабриолет, и мы трогаемся. Маринка в шелковом платке, концы которого развеваются на ветру. Мы орем песни юности, а я еще и размахиваю сумочкой над головой. Вскоре Маринка сворачивает к шлагбауму, который перед нами услужливо поднимается и пропускает кабриолет в тенистый парк. Немного, совсем немного, прошуршали по гравию и остановились. Подбежал мальчик в ливрее, вытащил два наших чемодана и поставил на каталку. Откуда у нас эти чемоданы? Или это оба мои? Что я везу в них? Потом придумаю. Мы садимся на скамейку, и продолжаем хохотать. На душе легко и спокойно. На какой такой душе? Она ведь уже отлетела, я теперь сама по себе. Или нет? У кого бы спросить?

Маринка хитро прищуривается:

– Раз в дирт ты можешь встречаться с тем, кто отвечает на вопросы.

– Раз в чего? – не понимаю я.

– В дирт!

– Это типа измерения? Единица времени?

– Нууууу, – тянет подруга, – Ты сильно умная стала! Я не знаю таких слов. Вон календарь, посмотри.

За скамейкой на стене плакат с таблицей, чем-то напоминающей календарь. Всмотревшись в него, я понимаю, что «дирт» – это 21 день. Почему тут другое измерение? И как тут меряют года?

Вообще многое не понимаю. Вокруг только плотный воздух, а захочешь что-то увидеть – видишь. Откуда что берется?

Мы поднимаемся со скамейки и бредем в отель. На 45 этаж лифт доставляет моментально. Я танцую в номере, в центре которого на столе стоит огромная ваза с букетом сирени, на полу и тумбочках еще цветы. Кружусь, попутно нюхаю цветы в вазах. Ой, цветы пластмассовые. Что это?! Почему цветы не настоящие? И тут же сама себя спрашиваю: «А настоящие? Какие они?» И не могу вспомнить. Но не пугаюсь нового ощущения, просто понимаю, что надо к нему привыкнуть. Теперь цветы будут пластиковыми. Я иду в ванную, становлюсь под душ. Вода липнет к коже, как масло. Фу! Вытираюсь полотенцем и понимаю, что кожа стала бархатной. Короче, я совсем не расстроилась. Маринка зовет прогуляться. В ответ я ее спрашиваю – надолго ли мы здесь, она хохочет – и не отвечает. Её смех начинает мне надоедать, хочется тишины. Когда оборачиваюсь, Маринка стоит в дверном проеме и машет:

– Надо уехать. Не скучай.

Выхожу на балкон, чтобы развеяться. Сажусь в плетеное кресло и смежаю веки. Как бы поскорее встретиться с тем, кто отвечает на вопросы? Что-то шуршит, это из-под двери просунули сложенный лист голубого цвета.

Неохотно поднимаюсь, бреду через комнату, беру лист бумаги, странный на ощупь, чем-то даже напоминающий шёлк, и читаю «25 июня, до полудня». Отчего-то понимаю, что назначена встреча с тем, кто отвечает на вопросы. Какое сегодня число? Смотрю на стену, удивляюсь: ведь совсем недавно было двадцать первое, а уже 24-е. Хотя столько событий, столько нового! Неужели здесь не спят? А я бы не отказалась вздремнуть, чтобы скорее пролетело время. У стены – массивный диван с меховой накидкой цвета шампанского. Подхожу, буквально падаю и проваливаюсь в сон. Когда открываю глаза, понимаю, что сейчас произойдет что-то важное. Спешно смотрюсь в зеркало, и опять, довольная собой, счастливо улыбаюсь. Какой загар, как блестят красиво уложенные волосы, зубы сияют, кожа гладкая, как яичко. Вспоминаю, что сейчас у меня будет встреча, бросаюсь к шкафу, открываю и облегченно вздыхаю: в нем всего один костюм, но зато какой! Явно бренд, просто лейблы срезаны. Сел, как влитой. Какая прелесть, что наконец-то у меня вновь покатые бедра, как в 18 лет, и какие у меня длинные пальцы! Всегда мне казалось, что мои руки, мягко говоря, не вызывают чувства восторга, и я мечтала о длинных пальцах, отращивая ногти и нанося лак телесного цвета. Сейчас же ноготки были укороченными, темно-синий лак вкупе с фиолетовым костюмом смотрелся умопомрачительно. Я брызнула в воздух из флакона, стоящего на полке. Нет запаха. Снова брызнула. Странно. Тут вообще нет запахов. Ну, ничего, этому должна быть разгадка.

Открываю дверь и непостижимым образом оказываюсь на зеленой лужайке. С 45-го этажа на первый за 1 секунду?! Неужели здесь и трава пластиковая? Провожу по ней рукой. Похоже на шелк.

– Здесь нет запахов, – слышу бархатный голос.

Боюсь обернуться, потому что страшно увидеть что-то нежелательное. О, только бы там стоял добрый дедушка!

Оппа! Дедушка сам обходит меня, кладет руку на вздрогнувшее плечо:

– С прибытием, милейшая! Не пытайся найти здесь запахи.

Он хитро, с прищуром, смотрит на меня, и я догадываюсь:

– Потому что запахи – это воспоминания, да?

Он кивает, я хочу спросить: а как же музыка? Ведь музыка здесь есть, а она – это тоже вспоминания. Но отчего-то не спрашиваю, а просто иду рядом и молчу. Добрый дедушка рассказывает:

– Ты здесь не навсегда, это Первый путь. После того, как Там перестанут помнить тебя, ты перейдешь во Второй путь. Это значит, когда не останется ни одного твоего родственника или знакомого, или просто земного человека, помнящего твой облик, твое имя, твои достижения. На Первом пути у тебя столько желаний исполнится, сколько дней ты прожила Там, на земле, поделенное на число дней в дирте. Это немного. Ты уже истратила около третьей части желаний, а ты здесь около 14 тамошних лет.

Я восклицаю:

– 14 лет?!!! Я тут всего три дня! И не тратила я никаких желаний.

Добрый дедушка смотрит на меня с улыбкой, и я вдруг понимаю, что желание увидеть себя в зеркале загорелой, постройневший, желание встретить тех, с кем попала в аварию, желание увидеть, что творится дома, встреча с Маринкой, и даже сон – это мои желания. И они все исполнились. Самое последнее – это желание увидеть доброго дедушку. Я беспокойно хмурюсь, нехотя признав свою ненасытность. А дедушка продолжает:

– Один день здесь – это пять лет на Земле. Поняла? Дни здесь очень длинные, успеть можно многое. Не торопись загадывать желание. Есть ограничитель. Сначала произнеси «Время терпит», и тогда желание можно отменить.

Дедушка мягким движением достает из кармана сюртука брусок дерева, размером с тюбик помады, и протягивает его мне. Брусок тёплый и слабо пульсирует изнутри:

– Это твой чипт, ты не сможешь выйти за пределы Первого пути пока не придет твой срок. Чипт должен быть всегда рядом с тобой. Запомнила?

Я кладу чипт в сумочку и киваю.

– А во Втором пути все по-другому?

– Да.

– Хуже?

– Здесь нет «хуже» и «лучше». Просто по-другому.

– Я хочу вспомнить: любила ли я кого-то. Но я не помню.

– Все кого-то любят, и ты любила. Я не успел разъяснить тебе, что тема любви – отдельная. Тут другие правила. В первую встречу на такие вопросы не отвечают. Этот вопрос прекращает беседу. Я ухожу. Я должен.

– До следующей встречи? – восклицаю я ему вослед, но он даже не оборачивается.

Когда он скрывается за поворотом, я испуганно озираюсь, вдруг моментально с ужасом поняв, что это была первая и единственная встреча с ним. Ведь следующая – через дирт. В дирте 21 день, это 105 земных лет, к тому времени уж точно не останется никого, кто бы на Земле помнил меня. Значит, я перейду во Второй путь. Я пытаюсь высчитать в уме – сколько у меня желаний. Свои 27 «с хвостиком» лет я как-то очень уж легко умножаю в уме на 365 и делю на 21. Примерно, около пятисот. Если дедушка сказал про треть использованных желаний, то примерно 300 у меня осталось. Значит, в день я могу использовать примерно 20 штук, это чтобы дотянуть до конца дирта. А дальше что? Правила про желания распространяются только на Первый путь, или и на Второй тоже?

Чтобы проверить, все ли я правильно поняла, осторожно произношу: «Время терпит», и желаю оказаться у моря. Но не оказываюсь, вместо этого рука тянется в пространство и открывает невидимую дверь. Это все тот же распределитель в аэропорту. Все лица незнакомые, кроме девушки в оранжевой панамке. Она тоже была в автобусе. Однако, нам с ней – в разные стороны: она остается на месте, а я прохожу в салон авиалайнера, усаживаюсь у окна и шарю в сумке, но плеера не нахожу. Бормочу «Время терпит» и прошу стюардессу принести наушники. Она указывает на кармашек возле стены. Оказывается, там плеер с наушниками. Ну-ка, что там за мелодия? Ого, какая-то странно-убаюкивающая, похожая на мелодию дудки для кобры. Догадываюсь: вот почему здесь есть музыка: с помощью нее можно управлять человеком. И тут же задумываюсь: каким человеком? Наверное, я уже не могу называться человеком, я – особь, или чиптник, ведь я без души. Как же так: я забыла спросить у дедушким – где моя душа? Почему?! Музыка больно режет мозг, выдергиваю наушники, бросаю на колени, сожалея, что слушала это.

Внутри меня теплится одно желание: узнать – где моя душа, встретиться с ней. Может, пожелать? Но тут самолет идёт на снижение, и я заглядываюсь на ровную морскую гладь.

До моря везут на белом автобусе с брезентовым верхом, высаживая по-одному. Я схожу четвертой. Оглядываюсь по сторонам. Вдоль морского побережья полно маленьких цветных домиков. Еще в автобусе темнокожая женщина объяснила, что если возле крыльца домика воткнута палочка с насаженным на неё жёлтым кругом, типа молчаливого смайлика, значит, дом свободен, заходи и живи. По этому принципу я выбираю голубой дом с белой крышей и розовыми жалюзи. Внутри у домишки – стандартный набор: кровать, шкаф, стол. Телевизора нет, конечно, зато много толстенных журналов. Беру один с отвращением – настолько он замызган: на нём словно резали сало. Журналов полный стенной шкаф. Почему схватила именно этот? Отбрасываю его на подоконник. Ну и что дальше? И чего мне бояться потратить раньше времени все желания? Можно и без них обходиться, как я поняла. А вот хочу-ка веселую компанию по соседству!

Стучат в окно:

– Соседушка, нет ли бинта? Семён ногу распорол.

Выбегаю на крыльцо, там пожилой мужчина с котом на руках, лапа замотана в полотенце.

– Лапу! – поправляю я

Мужичок не врубается и трясет котом:

– Есть бинт?!

Я возвращаюсь в домик, нахожу в ванной аптечку, достаю белый сверточек и несу на крыльцо. Мужчина благодарно выхватывает бинт, тут же разрывает обертку, бросает ее под ноги и, на ходу наматывая бинт на лапу, торопливо уходит. Я кричу вслед:

– Вы куда?

Он, не оборачиваясь, отвечает:

– Пойду в домик, я живу далековато, надо обработать ногу Семёну.

«Аааа, значит это не сосед», – догадываюсь я, и, скинув сарафан, иду к воде. Хорошо, хоть вода не пластиковая, – думаю лениво я и качаюсь на волнах. Хотя и тут вода липкая, словно глицерин.

На обратном пути собираю ракушки и цветные камушки. Кажется, они тоже пластиковые. Надо как-то продумать план дальнейших действий, и все-таки разобраться – отчего так бездарно прошла встреча с этим дедушкой? Профессия журналиста не отпустила, видимо, меня окончательно. Ищу ручку, но не нахожу. Хочу найти хотя бы карандаш, но желание словно проваливается в никуда. Как же записать самое важное? Пишу на песке, понимая, что это ненадежно. Как же запомнить? У порога валяется обертка от бинта. Пронзает мысль: Семён!

Вспоминаю пораненную лапу кота и вбегаю в домик. Кусочком пластика ковыряю запястье и пишу кровью прямо на столешнице: «1. Кого я люблю?»

Странно, я ведь думала не об этом. Ведь я хотела записать самое важное. И тут догадка пронзает меня: «Значит, это – самое важное».

Рука выводит цифру два.

Я смотрю на руку, словно она мне неподвластна и умоляю: «Пиши, миленькая, пиши самое важное».

Пишу и читаю: «Как пахнет сирень?»

Голова идет кругом. Я вижу сирень за окном, выбегаю, трогаю шелковые цветки и разочарованно возвращаюсь. Мои «хотелки» тают на глазах. В кармане пульсирует чипт. Зачем он мне? Я сжимаю его в кулаке, но он не унимается. Снова пишу: «3. Как вернуться обратно?»

Ого! Чипт так накалился, что я роняю его и дую на ладонь.

За окном шум и смех. Бросаю на стол какую-то тряпку, и выхожу на крыльцо. Веселые ребята и девчата с гитарой, в ярких свитерах машут мне рукой:

– Привет, соседка, приходи в гости, послушаем музыку, почитаем.

Что-то тут не так. Что не так? Я беру парочку журналов и плетусь к ним. Мы начинаем общаться, словно были знакомы сто лет. Рассматриваем острова на глянцевых страницах, подпеваем под гитару, играем в какую-то непонятную игру «Мыска», когда каждый должен назвать рифму к слову, начинающемуся на слог «мы». Когда наступает мой черед, я придумываю слово «мыло», рифмую с ним «забыла», потом поправляю на «любила». Парень с синими глазами по имени Фёдор печально смотрит на меня и прозаично рифмует «кобыла», после чего ловко меняет тему и предлагает послушать пение Дуни. Дуня – тоненькая, как тростинка, девчушка, с бархатистой кожей и копной черных, как смоль, волос. Она поет тихо, но так заунывно, что я невольно стараюсь отвлечься и листаю журнал. Обращаю внимание, что листают все, но при этом почти не смотрят на содержание. Я вспоминаю про чипт, возвращаюсь в дом и вижу, что он спокойно лежит возле ножки стола. Наклоняюсь, при этом случайно сдёргиваю тряпку и вижу надпись, сделанную мной совсем недавно. Как же я могла забыть про неё? Смотрю, и не могу сосредоточиться. Что-то здесь всё-таки не так. Зову всю компанию в дом. Они с удовольствием заходят, сразу тянутся к журналам. Я накрываю скатертью стол. И понимаю, что чая не будет. Вот как-то так просто, в последнее мгновенье, цепляясь за надписи на столешнице, мозг выхватывает мысль: «ТУТ не пьют и не едят». Снова отвлекаюсь, начинаем играть в какую-то новую игру, и так громко хохочем, что искры из глаз. Потом Фёдор зовёт всех пойти погулять по берегу, и мы идём. Сколько прошло времени – понятия не имею, но когда мы возвращаемся, по-прежнему ясно и дует теплый ветерок. Недалеко от дома на тропинке прогуливается давешний дядька с котом на поводке. Я машу ему рукой, он в ответ указывает на животное:

– Семён поправляется.

Я вздрагиваю и бросаюсь в дом, осторожно отодвигаю скатерть. Буквы немного стерлись, но я снова читаю их, думая в тот момент: «Вот бы сейчас встретить того, кто ответит мне всего на один вопрос: как вернуться обратно?». И в то же мгновение в окно просовывается рука с букетом ромашек. Конечно же, пластиковых. Но все равно приятно. Веселая физиономия незнакомца показывается вслед за цветами:

– На журнальчик не пригласите?

И я не накрываю стол скатертью. Потому что боюсь снова забыть вопросы.

Он заходит, тяжело ступая, снимает соломенную шляпу, вынимает у меня из ладони чипт, откладывает его в сторону и медленно, растягивая по слогам, произносит:

-Ту-да нель-зя вер-нуть-ся.

Увидев, как вмиг потухают мои глаза, хитро добавляет:

– Но там можно о-ка-зать-ся, и только в точке отсчета.

Я хочу поинтересоваться: «Как же так?»

Но он пожимает плечами:

– Только один вопрос.

Надевает шляпу и выходит.

Я тянусь к чипту, но в последний момент отдергиваю руку, почувствовав при этом что-то брезгливое. Понимая, что вопрос о возвращении отпал, я принимаюсь его стирать. Я стираю почти все предложение, остается начальный слог «Ка…», и вдруг я снова царапаю запястье и вывожу: «Как пахнет сирень?»

Вот тоже, далась мне эта сирень!

Опять за окном слышна гитара и бархатный голос Фёдора. Зачем только я пожелала себе веселых соседей? Ну их подальше! Через какое-то время понимаю, что нахожусь в тишине, только звенит какая-то мушка. Или это комар? Или в голове? Наверное, в голове. Да нет, это чипт. Странно, вроде деревянный, а словно живой. Что там у него внутри? Кручу так и сяк, ничего не выходит. По принципу помады “Шанель” вдавливаю дно, и вдруг оно отскакивает, и внутри чипта обнаруживается мусор: спутанные волосы и клочок бумажки. Я трогаю этот клочок…, он не глянцевый. Это, по всей видимости, когда-то был простой тетрадный лист. Непередаваемое ощущение. Столько бумаги прошло через мои руки – и в школе, и за пять лет работы в журналистике, но именно этот малюсенький клочок вызвал целый шквал эмоций. Потому что он – не отсюда. Для чего он в чипте? Полностью не осознавая своих действий, тянусь за одним из журналов, царапаю запястье и пишу уже на журнале: «Как пахнет сирень?» Теперь мне не страшно, что придет кто-то и случайно сотрет буквы со стола. У меня есть «записная книжка». Я прячу журнал под диван, прилаживаю деталь чипта на место, кладу его в карман и иду гулять по берегу. Меня абсолютно не тяготит одиночество, да и что толку встречаться с кем-то, если никаких вопросов задавать нельзя, все равно ответы не получу. Пальцы теребят клочок бумаги, который я в чипт обратно не засунула.

Стоп! Я знаю, что встречи мне не разрешены, или не доступны, как бы это не называлось. Но ведь я могу захотеть книгу с ответами на все вопросы, или почти на все. Я просто мечтаю, чтобы эта книга нашлась у меня сейчас на стеллаже за журналами. Нетерпеливо спешу обратно в дом по дорожке из гравия, встречаю мужчину с котом, беру котяру на руки, зарываюсь ему в шерсть носом и шепчу:

– Спасибо, кошaк, это твоя лапа надоумила меня писать.

Кот урчит, лижет мое ухо. Вдыхаю запах шерсти, которого нет. Просто нет запаха и всё тут. Но приятно как!

Отпускаю Семёна и спешу дальше. Дома, в самом углу шкафа, на верхней полке, нахожу красную кожаную книгу с алфавитным указателем. Открываю на букве «В», ищу «Вернуться», читаю «см. оказаться в точке отсчета». Открываю «О» и сразу попадаю на «Оказаться в точке невозврата», но спешу пробежать глазами мимо, и нахожу нужную фразу. С удивлением читаю «Оказаться в точке отсчета вам поможет запах». С минуту сижу, не дыша, потом начинаю нюхать все подряд. Бессмысленно. Запахов нет. Задумываюсь – а зачем мне возвращаться? И тут же взглядом упираюсь в выведенную моей кровью на столе фразу «Кого я любила?» Наверное, вернуться нужно именно ради этого. К тому, кого я любила. Я не знаю, как это будет: цветком я вернусь, или мотыльком, или тучкой. Мне все равно. Просто меня охватывает желание, которое пуще неволи. Читаю в книге про чипт. Оказывается, это мой стержень, который при повреждении теряет свои магические свойства по закреплению. Интересно, закрепление чего, или к чему, имеется ввиду? Я ведь уже чипт разобрала и бумажку вынула. Значит ли это, что чипт на меня больше не влияет?

И тут до меня доходит, что чипт никакой не деревянный, это просто имитация под дерево. Он такой же ненастоящий, как и всё вокруг. Такой же рукотворный. Ненавижу этот чипт. Но опасаюсь избавляться от него, вдруг он всё же имеет какое-то влияние на события, происходящие со мной?

Почему так быстро останавливается кровь? Запястье нужно снова царапать. Не чувствую боли, но внутри непонятная дрожь. Вот первые капли. Макаю кусочек пластика, который сберегла, в маленькую красную лужицу на столешнице и торопливо вывожу в журнале, приспособленном под записную книжку: «25 июня. В дирте 21 день. Второй уровень – это навсегда. Первый уровень…» Рука замирает. Первый уровень можно покинуть! Можно. Можно. Стучит сердце. Кровь снова сворачивается, но я уже знаю, что царапать руку можно многократно, и ничего не случиться. И я продолжаю писать «Запах. Как его найти? Я найду его. И я вернусь к тому, кого я любила. Кого же я любила?» Чипт пульсирует в кармане, я достаю его и снова открываю. Эти спутанные чьи-то волосы меня бесят. Выбрасывать противно. Из окна по глазам бьет солнечный луч, и откуда-то, из глубины сознания, всплывает, что нужно их сжечь. Тут нет огня. Хочу оказаться в распределителе аэропорта, там много людей, значит, есть вероятность каких-то событий. И тут же слышу, как за окном сигналит авто. Выхожу на крыльцо, темнокожая женщина машет мне из автобуса. Бегу к нему, но спотыкаюсь и разбиваю коленку в кровь. Боли снова не чувствую, но вытирая алые струйки, внезапно понимаю, что надо вернуться. Вбегаю в дом, и замираю. Почему я вернулась? Ошеломленно озираюсь. Растерянность полная. Как же саднит коленка! Смотрю на окровавленную коленку и вспоминаю, что должна забрать журнал с записями и красную книгу с ответами на все вопросы. Хватаю их и бегу назад, к автобусу.

Пока едем в аэропорт, пока сижу в распределителе, не переставая ковыряю раненую коленку. Потому что уже поняла, что как только вижу кровь, память возвращается. Черт с ней, с этой коленкой, даже если шрам останется, не жалко.

В распределителе я забираюсь с ногами в кресло и снова разбираю чипт. Может выбросить его? Красная капля с колена капает на желтое пластиковое сиденье. Мысли роятся в голове.

Клочок бумаги помог мне понять необходимость записей, и помог сделать чипт недействующим. Но для чего же спутанные волосы в нём? Вынимаю из сумочки (и как она тут оказалась?) ватную палочку, макаю в кровь и записываю вопрос о волосах в журнале.

Как же долго не зовут на рейс. Уже и девушка в оранжевой панамке подошла, села рядом, и та девица из автобуса с накачанными губами. Познакомиться с ними что ли? Я представляюсь:

– Привет, я Зоя. Вы куда летите?

«Панамка» растягивает рот в улыбке:

– Я Маша, я лечу на Север.

Девица хмуро бурчит:

– Софья. Я, по-видимому, лечу вместе с тобой. Я уже заметила, куда бы я не пришла, везде рядом оказываешься ты.

Я, не забывая шкрябать рану, спрашиваю с удивлением:

– Что-то не встречала тебя на берегу моря.

Она неохотно признается:

– Я была в соседнем домике, просто ты мне надоела, я не хотела с тобой встречаться.

И вдруг начинает по-идиотски смеяться: мол, вот как я тебя провела. Я вежливо улыбаюсь, и предпочитаю снова уткнуться в журнал. Внезапно поднимаю взгляд и обращаюсь к Софье:

– Слушай, а ты не знаешь, где можно взять огонь?

Странно, почему я спросила именно это? Но она, не задумываясь, достает из кармана зажигалку и протягивает мне. Я не верю своим глазам, вернее своему счастью. Осторожно беру зажигалку и встаю с кресла. Втроем, как крысы за дудочкой Нильса, мы идем в конец коридора. Там, судя по указателю, находятся туалеты. По дороге меня посещает мысль, что странно все это: для чего тут нужные уборные? Ведь потребности в них нет. Когда за нами закрывается белая дверь, я достаю из кармана спутанный комок волос, извлеченных из чипта. Девчонки смотрят на меня с удивлением, чуть ли не раскрыв рты. Для верности я резким движением рву из головы несколько волосков. Всё равно не больно! И я поджигаю все эти волосы: свои и из чипта. В носу начинает щипать, распахивается дверь и уборщица вносит огромную бутыль с прозрачной жидкостью. Увидев нас, поджигающих что-то прямо на столешнице возле раковины, она охает, роняя бутыль прямо на розовый блестящий кафельный пол… В бутыли, оказывается, был нашатырь. Столько нашатырного спирта сразу я не видела никогда. Он просто до потолка заливает все помещение. Становится нечем дышать, и его запах, запах, запах… Я чувствую его. Я открываю глаза.

Я вижу кое-где облупившиеся жёлтые стены, казенное одеяльце, ветку сирени в банке на тумбочке, электронные часы с окошечком для даты «7 мая» и фигурку, свернувшуюся клубочком у меня в ногах. Шевельнулся. Сонно моргает глазами, поправляет задравшийся джемпер с рыжей кошачьей мордой на груди, бросается ко мне:

– Мама!

Как кружится голова. Я слабо улыбаюсь и тяну к нему руку с забинтованным запястьем.

Медсестра, торопливо закрыв склянку с нашатырным спиртом, ставит ее на тумбочку соседки по палате, подходит к двери и кричит в коридор:

– Софья, дoктора!

Палата наполняется народом. А я шепчу в маленькое, теплое и такое родное ушко тому, кого больше всех люблю на Свете:

– Семён, сыночек, я с тобой. Всё хорошо.

(с) Ольга Безденежных