Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” писатель из села Усть-Цильма Денис Попов.
Война – это волк, и он может прийти и к вашей двери.
Бернард Шоу
Я знаю, от кого бежать, но не знаю, к кому бежать.
Плутарх. «Помпей великий»
Наказанный
Дане хотелось пить. До колодца было рукой подать, но спускаться с дерева он не спешил: “Пусть поищет! Поволнуется!”
Верка, его старшая сестра, нахлестала его вицей за то, что он хотел пустить на дело её красный фартук.
Даня был обижен на неё. “Флашки важней! ” – орал он, лягаясь и валяясь, в попытке увернуться от свистящего ивового прута.
Флажки нужны были ему для охоты на волков, которых в последнее время в лесах под Саратовом развелось, по словам деда Мити «до кадыка». Несмотря на дедово «Мал ещё!», Даня не терял мечты, и фартук пошёл бы-таки на ленты для флажков, если бы сестра вовремя не заметила пропажи.
Даня часто прятался в кроне векового дуба после ссор с сестрой. Мать свою он не помнил, она умерла от чахотки, когда ему было три года. Их с Веркой тянул дед Митя, заменивший и умершую мать и отца, о котором даже Верка ничего не знала, а дед и не рассказывал.
С момента последнего наказания прошло уже полдня, но Даня даже не заметил этого, так было уютно на его месте, где толстые ветви с лихвой умещали на себе щуплое тело мальчика. Он проспал целых четыре часа, улёгшись головой на отцовские сапоги, которыми иногда форсил перед друзьями.
Сапоги, конечно, были велики, но искус повыпендриваться был, видимо, более велик.
Сквозь сон Даня неясно слышал скрип колёс телеги, шум в их дворе и бабий ор.
Данька решил, что Мотя – вечно хмельной сосед опять калгатится, и не придал крикам значения. А вскоре шум совсем утих, и открывать глаза, тем скорей, было не надо.
Наконец проснувшись, Данька принялся надевать сапоги.
– Сорок один! – прочёл он на подошве одного из них. Отчего-то сразу вспомнились слова школьной учительницы: Пòваров! – это его фамилия.
– Пòваров! Пиши, ты-ся-ча… девятьсот… со-рок… пер…вый!
Впрочем, спустя ещё мгновенье Данька о них забыл, потому, что в их Репьёвке было непривычно тихо. Только где-то у Тамалы’ щелкала варакушка.
Дане не понравилась эта странная тишина и он, пригнув голову, чтобы не мешали листья, вытянул шею пытаясь разглядеть свой дом. Пусто! Во дворе было пусто. Только ветром слегка трепало старую дедову рубаху – Верка выстирала.
Даня насторожился, напрочь забыв о странной пустоте в селе, потому что во двор его дома вдруг вошли два незнакомых ему мужика. “Юсуповские*! – подумал Даня. – Почему пёхом?” Лошадей он не слышал. Дане было дюже любопытно, и он, для удобства улегшись животом вниз и обхватив коленями шершавую ветвь, стал наблюдать за гостями.
“Трёхлинейка! ” – беззвучно вывел губами Даня, заметив винтовку в руках одного из мужчин. Раньше он видел такое оружие только на картинках в школе и у военных, которые куда-то проходили через Репьёвку. Гости совсем не были похожи на тех военных. “Картуз как у Моти! ” – заметил Даня.
– Быстро давай! – сказал Картуз напарнику, и они, оглядев двор, вошли в дом.
В тишине Даня отчётливо слышал, как гремит, падая на пол, чугунок, и стучит об пол опрокинутый табурет.
“Воры! ” – Данька аж заёрзал от нарастающей тревоги. – “Деда! Ты хдесь-та?!”
Дверь резко хлопнула о косяк и мужики, явно чем-то довольные, быстрым шагом двинулись к калитке.
Напарник нёс в руке Веркин приданный плат и дедовы часы на цепочке.
“Ух, марадёры! ” – вспомнил Данька дедовы рассказы об “Антоновщине”. – “И власти-то не досталось, а ворьё… “
– Ни хрена! Война войной, а ты смотри! – Напарник остановился, чтобы спрятать плат и часы за пазуху.
– В Ключ* зайдем! Нехай, там чего! – Картуз сплюнул. – Тихо!
Данька до того разволновался от увиденного, что не заметил как правый сапог, скользнув с ноги, упал на землю. Гости же, привыкшие держать ухо востро, услышали глухой звук и замерли, вглядываясь в траву у подножья дуба. Данька, решив, что обнаружен, и прятаться нет смысла, ловко спрыгнул с дерева, и тоже замер, не зная как дальше поступить. Обутый наполовину, он переминался с ноги на ногу, время от времени поджимая пальцы босой ступни.
– Малёк! Слышь, малёк? Сюда подь! – Напарник изобразил подобие улыбки.
Гости, промышлявшие кражами ещё в гражданскую войну, знали, что им светит за мародёрство по законам военного времени, и случайный свидетель им был явно не в масть. О начале новой войны знали все. Макаровский район, как и вся Саратовская область, был объявлен прифронтовой зоной.
Они уже всё решили. Пацана в расход и на дно – река рядом. Не большая, но омутная. Не найдут, решат – пропал без вести. Война – мать родна!
– Малёк! – теперь щербатился Картуз. – Глухой, штоль?
Им не хотелось поднимать шум.
Выстрел могли услышать. Местные с председателем убыли в Ртищево*, но чем чёрт не шутит?!
Даня, наконец, тоже решил. Подпрыгивая на одной ноге, чтобы сбросить оставшийся сапог, Даня рванул к Тамалé, где была привязана лодка деда. Он надеялся переправиться на другой берег, а там уж его ищи-свищи: сосновый бор, по ту сторону реки тоже был его местом.
– Уйдёт, сучонок! – Картуз передернул затвор трёхлинейки.
– Спалимся! – Напарник ладонью опустил ствол винтовки подельника и побежал за Даней, выпуская из рукава нож.
*Юсупово – село в Ртищевском районе (в 1941 Макаровский район) Саратовской области
* Белый Ключ – село в Ртищевском районе (в 1941 Макаровский район) Саратовской области
*В июле 1941 года в г.Ртищево формировался полк народного ополчения для обороны важного железнодорожного узла.
Дурачок
Матвея в Репьевке считали дурачком и жалели. Дурачком он был не с рождения. В начале двадцатых, когда Матвею было всего десять лет, Антоновские подняли восстание на Тамбовщине*. Вскоре их отряды наведались и сюда. Отца и мать Матвея, как и других красных, убили. Самому ему удалось спастись лишь благодаря сердобольной бабке Васе, которая спрятала его у себя в подполе. Искать у неё никому не пришло в голову: бабка была настолько стара, что на её дом даже не обратили внимания. После ухода Антоновских Матвей остался жить у Васи и взял её фамилию, став из Крупнова Нагорновым. От пережитого Матвей стал сильно заикаться. Из-за постоянных подшучиваний над ним сельских пацанов, он совсем отказался говорить. Так он стал дурачком. Через четыре года бабка померла, и Матвей остался один. Родственников у него, помимо убитых родителей, не было. У Васи тоже. Матвей жил тем, что чистил хлев у соседей да колол дрова, благо немота была его единственным изъяном. Достигнув совершеннолетия, он начал попивать. Сначала по праздникам и свадьбам, которые отмечались всем селом, затем без повода. Потому как за работу он получал едой, пить ему приходилось брагу из картофеля, которую он ставил за печью каждую неделю. Пьяным он забывал о своем недуге и пытался говорить или даже петь, но односельчане слышали лишь что-то бессвязное.
Июльский день 41-го года Матвей услышал раньше, чем увидел. С похмелья, в котором он прибывал, открывать глаза не хотелось. Да и услышал он потому, что стояла тишина. Вязкая, как слюна, после вчерашнего. Обычно, проснувшись, он клял петухов, которым, кстати говоря, всё равно, когда драть глотку, и не важно, утро на дворе или вечер. Матвей с трудом разлепил пересохшие губы и сел на пол. “Ночью навернулся! ” – он поскреб заросшую трехдневной щетиной щеку и посмотрел на кровать. Наконец, поднявшись, Матвей подошёл к столу, по-деревенски стоящему у окна, и посмотрел на улицу. У старого дуба, который был хорошо виден из его окна, прислонившись плечом к стволу, стоял человек.
“Картуз, как мой! – Матвей упёрся кулаками в стол и подался вперёд, чтобы получше разглядеть незнакомца. – Кто таков? Чой-то не наш вроде?!”
Картуз, которого увидел Матвей, дёрнул правым локтем, поправляя ремень винтовки, и махнул кому-то рукой. Матвей разглядев, наконец, трёхлинейку за спиной незнакомца, перевёл взгляд в направлении его взмаха. Через небольшое поле, к реке, бежал соседский пацан. За ним – ещё один “не наш”. “Не наш” бежал странно, выпрямив правую руку вдоль тела, в которой что-то блеснуло. Матвей, словно перенёсся двадцать лет назад: это он бежит от Антоновских!
Только тогда блестели шашки…
Он всё понял.
Опрокинув в сенях ведро с помоями, Матвей, в одном исподнем, выскочил во двор и, перемахнув через забор, ринулся к мужику с винтовкой.
*Народное восстание (1920 – 1921г.г.) в Тамбовской губернии, против власти Советов, называемое иногда «антоновщиной» по фамилии одного из руководителей восстания.
Финал с двумя неизвестными
Никогда до этого дня Дане не было так страшно, но именно страх, сейчас и давал ему фору перед его преследователями. Дощатый настил на дне дедовой лодки, наконец, загремел под пятками сиганувшего в неё Дани. Тяжело дыша, Даня схватил весло и стал отталкиваться: то от берега, то от лодочного причала. Лодка, прошипев носом по песку, послушно пятилась кормой к середине реки, когда Напарник, простучав каблуками сапог по причалу и взмахнув руками, тоже в неё прыгнул.
– Завязывай уже! – Картуз махнул напарнику, наблюдая, как тот бежит за пацаном. Картуз нервничал, когда события шли не по плану. Он уже было расслабился, заметив, что Напарник почти решил их проблему, как вдруг услышал за спиной шорох травы. Он резко обернулся. На него молча бежал взъерошенный полуголый парень. Ни внешний вид парня, ни само его присутствие, не предвещали ничего хорошего для Картуза, и он, сняв с плеча трёхлинейку, направил её на парня.
Матвей не рассчитывал на внезапность. Он вообще не любил что-то рассчитывать, действуя, как в уличной драке, машинально. Заметив, что мужик обернулся, и вот-вот выстрелит, Матвей даже не замедлил бег. Когда расстояние между ними сократилось до предела, он наклонил голову по-бычьи, как плетью махнув сжатой в кулак рукой. Звук выстрела, и хруст виска оседающего как куль, Картуза, прозвучали одновременно. Что-то тёплое потекло, кольнув в правом боку, но Матвей не думал, продолжая двигаться. Подняв с земли винтовку, он направился к лодочному причалу.
Напарник, оказавшись в лодке с Даней, не медлил ни секунды. Он дёрнул на себя вытянутую руку мальчика, заставляя тем самым приблизиться, и воткнул нож в его сердце. Услышав выстрел, Напарник на секунду замер, затем вытащил
нож и, засунув его за голенище сапога, столкнул обмякшее тело Дани в реку. Лодку между тем развернуло и снесло течением, и он, сев на весла, стал править ход.
Матвей нашел причал пустым. Минуту он стоял и смотрел на лодки. Нарастающая слабость мешала думать. ” Даня успел-таки добежать и отплыть? Где второй «не наш»?” – Матвей вышел на берег и двинулся по направлению течения, вглядываясь в затенённую соснами гладь реки. Рубаху Дани он узнал сразу. Даня медленно плыл вниз лицом. Матвей прищурился, всё ещё надеясь, что спутал с «топляком», но ошибки не было, Даня был мёртв. Затем Матвей увидел чёрную лодку Дмитрия Семёныча, своего соседа. Напарник тоже заметил Матвея и перестал грести.
Полуголый парень с винтовкой, ещё и перемазанный чем-то бурым? Кровь! Матвей, клацнув затвором, выстрелил только один раз. Редко, но дед Митя иногда брал его с собой давить волков. Напарник дёрнул головой и повалился на спину, всё также равнодушно глядя в небо.
Матвей вытащил Даню из реки и сев на берегу, положил голову мальчика к себе на колени. Под нижним правым ребром болело всё сильнее. Слабость распространилась уже по всему телу и Матвей начал проваливаться в темноту.
– Спи! Волков больше нет! – Матвей понял, что слышит свой голос, но темнота окончательно сомкнулась над ним.
Эпилог
Вера вернулась за Даней в тот же день, не доехав до Ртищево, но задержалась – ни машин, ни подвод в сторону Макаровского района долго не было, под Киевом шли ожесточенные бои и люди двигались южнее. “Это тебя и спасло, дурёха! А может и брат твой… Не-то снасильничали бы… как мать!” – сказал позже дед Митя, когда она в очередной раз казнилась перед ним. Даню и Матвея похоронили, без особого разбирательства, на следующее утро. Двух мужчин, так и не опознанных, солдаты, подвёзшие Веру, просто зарыли на отшибе сельского кладбища. Сразу после похорон она уехала в Ртищево и вступила в полк народного ополчения, где прослужила до осени 1943 года.
После расформирования полка, до самого окончания Великой отечественной войны, Вера проработала в эвакуационном госпитале в Саратове. Дмитрий Семёныч погиб в январе 42-го в Ртищево, помогая милиции в задержании воров-рецидивистов промышлявших кражами с продовольственных складов. После войны Вера вернулась в Репьевку и часто ходила на могилы Дани и Матвея. Так и не простив себе гибель брата, Вера умерла в 1981 году от сердечного приступа. Ей было 57 лет. Замуж она не вышла.