Выходное чтиво: “Мир на троих”

Никто не заметил их ухода. Впрочем, и само их существование в нашем поселке было заметным не больше, чем несколько берез в громадной березовой аллее на центральной улице. Вот сруби там три березы, и никто не заметит.

Хотя они были… Леша, Валерьян и Кирилл – я их помню со своих двенадцати-тринадцати лет, а им было уже по двадцать два, не меньше. Ходили они всегда вместе. Крайне редко вдвоем – в этом случае почти наверняка они шли в гости к третьему.

Леша был громадный, под два метра ростом. Могучий, с тяжелой челюстью и мощными, как у гориллы, надбровными дугами,. Но все знали Леху-электромонтажника как добродушного человека, молчуна и даже немного трусоватого, абсолютно бесконфликтного человека.

Валерьян был шофером на хлебовозке. Яркий румянец на щеках, голубые, почти белые глаза, как у настоящего коми, волнистые черные волосы. Красавец… а красавцем не считался. У него ухмылочка всегда была такая «а-а-а, я что-то про тебя знаю..». И это людей напрягало. И ещё – Валерьян никогда не поддерживал разговор больше двух минут. Мог потом на полуфразе развернуться и уйти. Как дурак. Многих это обижало и даже оскорбляло. Морду Валерьяну за это пару раз били – парни по пьянке придрались. Но он не исправился.

Кирилл был очень маленький. Не коротышка, но на фоне особенно Лехи, он казался ушлепком. Свои метр семьдесят у него точно были, но он был ещё и лысоват смолоду. Лысину вечно прикрывал дурацкими кепочками, а зимой ушанкой с опущенными ушами… Ну, ушлепок – что с него взять!..

Эти три персонажа так и прошли перед глазами неразлучной троицей все мое детство и юность. А потом исчезли. Как-то сразу. Наверное, это я исчез – уехал из поселка. А когда приезжал, на танцы, как и все мужики, после свадьбы уже не ходил, коль и случалось, то чрезвычайно редко – может, два-три раза и сходил всего-то. Скорее, чтоб знакомых встретить, а не на сами танцы. Прошло лет пятнадцать, наверное, если от моей свадьбы считать. То есть мне уже далеко за тридцать было, я случайно встретил белоглазого Валерьяна – ему-то уже под сорок пять, однозначно, было. Был сильный-сильный мороз с ветром. Он, по молодежной своей привычке, в отличие от Кирилла, никогда ушанку не разворачивал – шапка набекрень, чтоб по очереди уши погреть. Я поздоровался с ним, он со мной нет. Может, и поздоровался, но тогда слишком уж тихо поздоровался. А вечером того же дня я поинтересовался у друзей, с которыми собрались мы в ресторанчике, чтоб чинно поужинать да детство вспомнить: «Ребята, я тут сегодня Валерьяна встретил… Ну, помните эту троицу –Леха-большой, Валерьян и Кирилл…». И с удивлением услышал, что их не могут вспомнить. С трудом раскопал их в своей памяти только один из моих товарищей. Я ж говорю – «три березы-три пенька, какая разница…». Но меня как-то это заинтриговало ещё больше – не бывает ведь так, чтоб отстранено прожили и отстраненно растворились во времени. Валерьян вон – вполне живой и даже румяный. Если нам по тридцать семь, то им не меньше, чем по сорок семь, а то и больше… Они все трое так и не женились, оказывается. Так и умирали холостяками. Лехи уже не было – это я узнал на следующий день, встретив в автобусе знакомую, сильно постаревшую кондукторшу (а уж они-то все про всех знают – два автобуса на весь поселок и все на виду). Леха умер от инсульта. На фоне осложнений после гриппа сильно у него болела голова, а потом ба-бах – и срубило мужика. До пятидесяти не дожил.

– А эти двое живы… Валерьян часто ездит к Кириллу. Кирилл ведь не ходячий – года три назад позвоночник повредил. Сначала ещё ходил, а потом что-то ноги вообще отказали. Говорят, пьет, курит до смерти, и весь обставился телевизорами, радиоприемниками, видео купили ему дружки… Леха ведь живой тогда ещё был. Он уж после этого, в прошлую зиму, кажись, помер… – кондукторша, как сама она сказала, была «приятно удивлена, что этих бедолаг кто-то вспомнил».

А я подумал – действительно ведь «бедолаги». И тогда – в молодости – на них какая-то печать бедолаг была. Какая? Что в них было такое, что отталкивало от них девушек и парней? Что за странная сильная и ревнивая дружба была у этих мужичков из пригородов нашего почти сельского поселка? Они не были гомиками – это точно, с ориентацией у них было все в порядке. Кирилл, говорят, даже вполне стойко срок в лагерях отмотал, все по уму. Пятерочку отхватил за краденую машину кирпича и за сопротивление милиции при аресте. Четыре – на «зоне», год – на поселении. Валерьян единственный из них, кто сделал хотя бы попытку жениться. И прожил с женой чуть больше года. А потом она загуляла. Или Валерьяну с его «а-а-а я все про тебя знаю» это просто показалось. Но набил ей морду. Жестоко. Невозвратно. Еле ноги унесла…

Боялись их девушки? Нет. Скучали с ними? Пожалуй… Скучные они были. Даже когда по делу с одним общаешься, двое других как бы «ну быстрей заканчивай» говорят…Дескать, как бы – «отвяжись, все понятно и без пояснений…». Ну и представьте себе, как одна-две-три девчонки себя с ними будут чувствовать. А так и будут – они друг с другом сами, а Леха, Кирилл и Валерьян между собой отдельно… Они будто выталкивали. Нет, сначала не подпускали к своему «миру троих», а кто влез – морально отчуждался и выталкивался. Со стороны, глядя на них, можно было зримо фиксировать печать неудачников. Или печать невидимок. Да, и такой прикол был… Как-то серьезная драка с газовиками была, головы попроламливали, поувечились и с нашей стороны и со стороны матерых таежных вахтовиков. Свидетелей драки, стоящих за триста метров вспомнили, а этих троих – нет! А они ведь прямо у обочины стояли. Но не вспомнил их никто! Три березы-три пенька… Разобрало меня чисто писательское любопытство. Подумал: вот знаю их со стороны уже четверть века, а ведь ни разу пообщаться не получилось. Они ж почти «достопримечательность», но самая тихая достопримечательность нашего городка…

На следующий день вечерком я пришел в «финский щитовой барак» времен освоения севера, где, в лежачем состоянии в необыкновенной дымовухе от сигарет и от дымящей печки, лежал в сером тряпье Кирилл. Я его не узнал. Не то, чтобы с трудом узнал – совершенно не узнал. Это был не он – это был злой, почти свирепый старик, встретивший меня воплем «Какого х..! Че надо? Оставь сигарет, мне не о чем с тобой пи…ть… Любопытно? Взглянул? Иди отсюда..». Он будто знал наперед про мое любопытство или про то, кто я. Так и оказалось. Он-то меня точно узнал.

В его полусумрачной комнате действительно было целых три телевизора, два из которых в момент моего прихода работали на разных каналах. Под третьим стояла видеосистема. Наверно она была подключена к телевизору, поэтому он и был выключен, в том смысле, что не работал, как телевизор, а ждал включения видеокассеты. Несколько полок на уровне моей головы были заставлены пустыми бутылками причудливых вин, виски, коньяков. …Все пустые. Все в пыли. Впрочем, в пыли были даже капроновые цветы у иконы с ликом какого-то святого. Тоже в пыли…

Телевизоры – это не все. Были ещё транзисторные приемники. Штук шесть. Два из них светились. Не знаю, может остальные были сломаны, а может они для другого времени суток и других каналов. Холодильника нет. Из мебели – стол (слесарный), две табуретки, по-казенному выкрашенные с ядовито-зеленый цвет, наверно, ещё в 70-х годах.

Кирилл продолжил так, как будто мы с ним вообще поругались позавчера, а вчера я обещал зайти, но не зашел. Напомню – я с ним никогда не общался. Совсем никогда. «Пис-сате-ель…Вижу тебя то по телеку, то вон, в газетенке нашей… Что ты – дно жизни ищешь или вспомнить дно решил? По молодости, помню, бухал ты не меньше нашего… В магазин сходишь? – Кирилл лукаво и по-прежнему зло прищурился, – Красивую бутылочку купишь? Обязательно красивую…Какой у меня нет. А пойло – неважно, хоть шмурдяк пусть будет…Попробовать разное хочу…Ты по заграницам, небось, и всякие «шабле» и всякую «метаксу» пивал…Пивал, а? скажи? … Вот и я хочу…». «Хорошо, – усмехнулся я и, кажется, понял настрой Кирилла. Вернее того человека, который теперь был «не знаю кто»… «Яиц купи ещё, – крикнул он мне в догонку, – Яичницу смерть как хочу!».

Принес я ему «Porto». Оказалось, что «Porto» он уже пил. Но стаканчик он маханул со смаком. Яичницу сжарил я ему с луком и с кетчупом вместо помидоров. Ему тоже понравилось. Ещё полстаканчика вина и… В дверях нарисовались собутыльники из соседних бараков. У них пошли разборки – кто кому что должен, по понятиям и без. С частыми «сука» и «западло»… Ушел, думаю, так, что Кирилл и не заметил как я ушел или сделал вид. По-английски так по-английски. А что уж он своим дружкам болтал обо мне – его дело. Общительный стал он после «зоны» однако. И мир, гляди-ко, постигать и расширять начал. Для чего ему телевизоры, видео, приемники, «красивенькие бутылочки»? Обнаружил он – уж не знаю, в «зоне» ли, а, может, когда недвижим оказался – что мир гораздо больше и шире и вкуснее, чем тот, в котором они, три пенька березовых – Леха, Валерьян и Кирилл полжизни прожили…

… Я в поселке своем за минувшие пятнадцать лет появлялся хоть и часто, но все же проездами – заскочу на два-четыре часа, без встреч с друзьями, только к матери или к двоюродной сестре. Правда, был пару раз и подолгу – когда юбилейные встречи выпускников проходили, когда тетка умерла. И чем дальше как-то все, будто и есть мой поселок в моей судьбе, но будто и нет, уже без людей…

Прошло ещё года четыре, а, может, и пять после той моей встречи с румяным Валерьяном и злым гурманом Кириллом. Да, точно – шел уже «великий 2000 год» – я май того года ярко запомнил. И вообще почему-то весь тот год довольно ясно в памяти остался. В мае 2000 года я возвращался из церкви в поселке и заехал по традиции на кладбище. А там встретил могильщиков, среди которых знакомый у меня был. Он и сказал, что копали только что могилу Валерьяну. « Не пьющий ведь был, а тут как запил и без передыху…Наверное, года полтора фигачил. В больницу с болячками попадал, по две недели пару раз валялся. А выходил и – снова стакан… Ну и помер, конечно. Я б через три недели помер, а этот полтора года…». Могильщик деловито обтирал лопату. Немного, кажется, стеснялся своего вида и своей профессии – я помню его парнем, он наладчиком телевизоров и антенн был. Теперь «антенны» другие налаживает – в Царствие Небесное.

Мы с ним немного поговорили. Он-то и рассказал, что Кирилл угорел в своем бараке то ли в ту же зиму, когда я у него был, то ли в следующую. Его пьяные дружки, видимо, закрыли трубу печки раньше времени … Но точно могильщик не знал – то ли угорел, то ли во сне от кашля задохнулся. «Он же совсем доходяга был. Как скелет. А курил, как падла…». И Валерьян, оказывается, к Кириллу ходил с красивыми бутылочками. У них традиция такая в последние годы сложилась. С получки Валерьяна, с пособия Кирилла покупалась новая красивая бутылочка и что-нибудь из неведомых деликатесов. Например, осьминожки в маринаде. Или сыр Рошфор с плесенью. Часто они покупали всего-то баночку или сто грамм для «только понять, что за хрень»… Но они пробовали и пробовали, и пробовали неизвестную и непонятную им, недоступную и странную Жизнь. А потом нажирались привычной водки с квашенной капустой и селедкой с картошкой. И ждали следующие «новые бутылочки» через десять-пятнадцать дней.

Могильщик сказал, что и у Валерьяна дома тоже целую батарею красивых бутылок нашли – неведомых напитков неведомых стран. А ещё он сказал, что у Валерьяна загранпаспорт был. Наверно, неплохо в последние годы жил – хлебозавод обанкротился, и Валерьян в энергосетях до смертельного запоя работал. А там заработки очень хорошие были. Только в загранпаспорте у Валерьяна одна единственная виза была. В Турцию он съездил перед тем, как начать безудержно пить. Что-то для себя он там высмотрел. Впрочем, может и не там, а по пути – в Москве, например. Он и в Москве-то был второй раз в жизни. Один раз в детстве, с одноклассниками, а второй раз пролетом из Турции…

… Наша поселковая достопримечательность похоронена в разных местах. А Леха так даже на другом городском кладбище. Самодостаточный узкий мир троих мужиков. Мир на троих. Так их обманул их собственный мир, оберегаемый от посторонних, что однажды открытые другие миры просто убили.

Валерьян прожил дольше всех. Чуть больше полвека, но, в общем-то, так же, как и его друзья – половинчато как-то. Не дожили, не прожили. Будто всю жизнь приглядывались к жизни из какого-то внутреннего мира на троих.