Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” гость из дружественной Усть-Цильмы, поэт Денис Попов.

Я не слишком любил тебя слушать,
Еще меньше – хотел понимать,
А сейчас неспокойную душу
Не могу приучить помолчать.

Помнишь время, где все еще живы,
Кто теперь на Ивановом?
Здесь, Вкруг него, нынь играют мотивы
Твоих песен, звучат и окрест.

Без которых и я (понял все же!),
Вряд ли выжил, теряя себя.
Сколько из опостылевшей кожи
Лез я, небо устало скребя.

Поздно понял. Но понял, ты слышишь,
Батя, может быть, поговорим?
Там, на небе, по-прежнему пишешь?..
Всем привет. От меня. Заодним.

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Екатерина Казарина. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: .

Вот, казалось бы, простой вопрос: чем может заниматься молодая красивая умная девушка в субботу утром? А вы можете предположить: спит она, пьёт чай со свежими булочками, совершает пробежку – и ошибётесь! Молодая красивая девушка, то есть я, валялась в койке и высчитывала, сможет ли она поспать ещё пару часиков или всё-таки надо вытаскиваться из постели и приступать к уборке. Вообще-то, часы показывали уже 3 утра, хотя кто-то бы сказал, что 3 дня, вернее, 15.00.

Прикинув, что до появления моего молодого человека есть ещё часов 5-6, я сочла, что ещё пару часов на крепкий здоровый сон у меня есть, я повернулась на бок, предварительно поставив будильник. Видимо, я очень счастливый человек, раз ставлю будильник на счастливое число 17.17.

Проснулась я от треньканья телефона и от разговора. В кресле расположилась моя бабушка по отцу, любовно именуемая мною ба, а в ногах у меня примостилась бабуля, которая со стороны мамы.

– Ну наконец проснулась! – возмутилась ба, покачивая тапочкой.

– И не говори! – поддержала бабуля и стянула с меня одеяло.

– Ну бааааа!!! – протянула я, пытаясь поймать одеяло.

Этого уже бабушки не стерпели и стали так возмущаться, что я побоялась, как бы не сбежались соседи!

– Как тебе не стыдно! К тебе скоро придёт молодой человек!

– А у тебя! Стыдно сказать! Полы не метены уже неделю!

– Посуда второй день в мойке лежит!

– Бельё не сменено сутки!

– Зеркало пылью покрылось!

– Некогда смотреться в него… – попыталась вякнуть я, но меня безжалостно прервали.

– А если ОН захочет посмотреться? А об этом ты не подумала?

– И вообще, прости хоспади, ты на себя в зеркало смотрела? Ноги не бриты уже сутки!

– Ба! – взорвалась я. Хоть они и мои родственницы, хоть и в возрасте, но совесть-то надо иметь!

Пришлось встать и пошлёпать на кухню. Под бдительным руководством моих бабулей перемыла всю посуду, все поверхности. Эти две старые перечницы даже заставили меня вымыть батарею: «А вдруг он захочет носки сюда повесить!»

Когда стала отмывать полы, то ба клюкой пригнула мою голову к полу:

– Ниже, ниже наклоняйся! Дальше руку под диван суй! Вдруг у него зажигалка выпадет и закатится, а у тебя там пыль вековая!

– Он не курит! – опять попыталась возмутиться я.

– А если не зажигалку, а телефон? – оборвала безжалостно бабуля и добавила пинок, чтобы я ещё наклонилась. – Ниже!

В полной мере ощутив себя рабом на плантации, я залезла в ванную.

– Не забудь соскоблить старую кожу с пяточек! – продолжала инструктировать ба.

– И бритву поменяй – эта уже старая. Кожа будет не как шёлк! – сунула свой длинный нос бабуля на полочку с моими принадлежностями.

– Я уже большая! – пробурчала им в ответ, но словила подзатыльник.

– Мала ещё – старшим перечить! – в один голос отчеканили бабули и занялись моими волосами: промыли их, намазали чудо-травами и вновь промыли.

Да, в этом мои бабушки толк знали.

– Идёт! Идёт! – Внезапно засуетились они. – Вылезай уже! Вытирайся! Тебе ещё надо намазаться маслом и чайник поставить!

Я медленно заскрипела зубами:

– Вы что, будете мне ещё и ночью советы давать?

– Нет! – смутилась бабуля. – Мы же воспитаны правильно и не позволяем себе подсматривать.

– Конечно-конечно! – заулыбалась ба, но как-то очень фальшиво.

– Ах вы старые перечницы! – я выскочила за ними в коридор, старательно лупя тряпкой по обеим.

Но тут распахнулась входная дверь, и на пороге показался он. Я медленно залилась краской: после процедур и ссоры с бабушками я совсем забыла одеться…

– Да, кстати, – донеслось с потолка, где медленно таяли два призрака моих бабулей, – сверху будь медленнее – ему так больше нравится!

(с) Екатерина Казарина

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт и прозаик Николай Попов.

Поэт Игорь Волков был молод. Ему было двадцать лет. Он знал, что талантлив. Но на филологическом факультете, где он учился, студенты и преподаватели, прочитав его стихи, кивали понимающе головой, тянули губы в улыбке и спешно старались от него отойти. Не такой реакции он ожидал на свои произведения. Игорь писал о себе. О мире, где его никто не понимает. О своём великом предназначении. О том, как он уйдёт в мрачную дождливую ночь и вернётся через много лет с тёмными от переживаний и бессонных ночей глазами и покажет одно единственное стихотворение… И тогда… Тогда… Мир содрогнётся от истины. Мир поймёт его великое предназначение… Но его никто не слушал. Всё также кивали, улыбались и отходили. Даже в стенгазете не печатали. Девушки у него не было. Мама с папой жили в далёком провинциальном городе. Оттуда приходили небольшие деньги на жизнь и учёбу, а туда он посылал свои стихи. Мама умилялась.

Однажды Игорь решился показать свои произведения известному поэту. Его произведения часто печатались в местных газетах и журналах. Узнав, где находится редакция, он направился туда.

Бумаги, книги, папки лежали буквально повсюду. На столах, на стульях, на полу. Из-под этой кучи выглянул человек.

– Вы ко мне? – осмотрев Игоря внимательными глазами, спросил он.

– Да, – ответил Игорь, узнав поэта.

– По какому вопросу? – Поэт вышел из-за стола, и оказался невысоким старичком с лысоватой головой.

Игорь замялся.

– Вы – автор, – утвердительно сказал поэт и улыбнулся, показав крепкие белые зубы. – С таким видом приходят либо занять денег, либо показать свои произведения. Ну что ж, присаживайтесь, – старик слегка засуетился. – Правда, не знаю куда. Давайте освободим эти два стула. Ставьте прямо на пол.

Игорь аккуратно освободил стул и присел на краешек.

– Вот теперь порядок, – старик тоже устроился на стуле напротив Игоря. – Давайте свои произведения.

Игорь достал несколько листов с текстом и неуверенно протянул поэту. Тот спокойно взял листы, надел очки, и принялся читать. Сердце начинающего литератора металось по телу от кончиков пальцев ног до висков. Поэт читал. В лице ничего не менялось. Только иногда его глаза вновь возвращались к началу текста.

– Ну что ж, – старик быстро подсмотрел имя в конце стихотворения, – Игорь Волков… Вы работаете или учитесь?

– Филфак, второй курс.

– Это хорошо, – поэт чуть помедлил, вглядываясь в собеседника, – даже очень хорошо, что вы учитесь на филологическом факультете. Вам будет проще меня понять, и в дальнейшем проще развиваться в своём творчестве. В ваших произведениях выдержаны размер, ритм и рифма. Есть небольшие огрехи, но думаю, с формой стихосложения вы справитесь. У меня большие претензии по содержанию, – старик чуть помедлил, подбирая слова. – Вы пережили в жизни трагедию? Может неприязнь близких вам людей? Чувствуете отторжение окружающих?

– Нет, – Игорю было не по себе под изучающим взглядом старика.

– Значит, вы придумали мир, в котором вы – жертва, несущая миру истину, страдалец за высокие идеалы,- резюмировал поэт. – Послушайте, Игорь Волков, совет. Вы ведь за этим сюда пришли? Откройте своё сердце миру, который вас окружает. Ловите ощущения. К вам придёт и житейский мусор, и чужие страдания, но вы восполните этот негатив человеческой добротой, красотой людских поступков. Изучайте людей… Это очень интересно. Проживайте их жизни… Это порой больно, но для поэта необходимо. Загляните в суть вещей. В каждом предмете быта или природы таится вселенная. Гармоничная вселенная, – старик говорил ровно, без пафоса, давая собеседнику переварить информацию. – До истины никому не добраться, но приблизиться к ней можно. Через свои мироощущения. Вы же – зациклились на себе. А мир огромен. Я не смогу научить вас писать стихи. Это невозможно. В крайнем случае можно научится рифмовать слова. Но это не будет являться стихами. Побольше читайте и вникайте в смысл прочитанного. Учитесь у великих поэтов. Уходите от штампов. Ищите свой путь в поэзии. И когда поймёте, что больше не можете молчать – пишите. И приходите ко мне. Мы с вами поработаем. А пока работать не с чем.

Поэт встал, протягивая руку, давая понять, что разговор закончен. Игорь вяло ответил на рукопожатие и быстро вышел из кабинета.

Он обиделся. Хотелось крушить всё на своём пути по дороге к остановке маршрутки. Его стихи гениальны. Просто старик завидует молодости. Не хочет растить конкурентов. Сам уже исписался и топит других. И снова перед Игорем вставали картины: как он – бледный и трагичный – стоит перед залом, а именитые писатели аплодируют, стоя. А в первом ряду стоит мама, гордая и заплаканная…

Сам не заметил, как за этим вихрем чувств, сел в маршрутку. Медленная песня из радио немного успокоила Игоря. Песня оборвалась бойкой шутливой рекламой. Дальше последовало объявление о конкурсе на лучший рекламный слоган в стихах об этой радиостанции. Приз – путёвка за границу. И контактный телефон. Его Игорь записал. Может такая “писанина” нужна миру? А что? Можно прославиться на слоганах, а потом показать и великую литературу. В той же маршрутке Игорь написал четыре строчки:

К своей мечте летите вы

На крыльях радиоволны.

И интересно будет всем,

На частоте XX-FM.

Через полтора месяца Игорь Волков уже был в Египте.

Ну, где ещё и влюбиться поэту, как не на курорте. Здесь, среди крикливых англичанок, анорексичных немок, высокомерных полячек, неожиданно понимаешь правдивость мнения, что российские девушки самые красивые. Они даже не уродуют свои прекрасные тела татуировками. А если и сделают, то небольшую, и в интимном месте. Европейки же, кажется, соревнуются в безвкусии нательной живописи.

Итак, в северной Африке на берегу Красного моря Игорь влюбился. В первый же день. До ощущения физической боли. В русскую. Пытался писать ей стихи. Обрисовывал словом грациозность её движений, благородную постановку головы, идеальную пропорциональность тела. Но образ старого поэта, лысым чёртиком, вставал перед Волковым. Хихикал, издевался, и Игорь, перечитывая написанное, неожиданно понимал, что прямых описаний мало. Не хватает чувств. Тогда он выплёскивал на бумагу свои эмоции. И снова старый поэт вмешивался в процесс. Тыкал пальчиком в штампы и в возвышенный слог. И снова летели в мусор исписанные листы. Игорь страдал и от любви, и от творческой беспомощности. Наблюдал ненавязчиво за предметом своих чувств. Вот она выходит из бассейна в радуге солнечных бликов, гуляет по набережной в синем палантине, сдержанно улыбается шуткам престарелой пары из Англии. И держится со всеми вроде бы открыто, но на дистанции. На ужин выходит каждый раз в новом вечернем платье. Обслуга из мужчин арабов провожает её похотливыми взглядами, но вольностей не позволяет. Да и русские парни, натыкаясь на её насмешливый взгляд отправлялись искать себе подружек попроще. А Игорь решился. Иначе бы сожалел бы о своей нерешительности всю жизнь. После морской прогулки, в лучах заходящего солнца, они ожидали автобус до отеля.

– Здравствуйте, меня зовут Игорь, – представился он, чуть смущаясь.

– Меня Надежда, – ответила она, изучая собеседника сквозь тёмные очки.

– Как вам экскурсия?

– Не устаю восхищаться Красным морем. Под водой сказка. Кораллы, разноцветные рыбки, скат на глубине. Никогда не видела ничего красивее, – подержала она обыкновенный разговор туристов.

– Я тут первый раз, и тоже восхищён подводной красотой. Когда наскучило любоваться, гонялся за рыбками, стараясь к ним прикоснуться.

– В вас проснулся инстинкт охотника, – улыбнулась Надежда и сняла очки.

– Скорее рыбака, – тоже улыбнулся Волков.

Он впервые видел её так близко. Правильные черты лица, ровные зубы за слегка пухлыми губами, длинные тёмные волосы, карие насмешливые глаза, властный интригующий разлёт бровей и тонкий, слегка курносый нос. Всё это вместе производило впечатление роковой женщины, если бы не доброта и некая загадка, которая чувствовалась в каждом движении лица. Ещё Игорь заметил небольшие возрастные морщинки в уголках её глаз. И понял, что она гораздо старше его.

– Вы откуда? – спросил он, когда они сели в автобус.

– Из России, – улыбнулась она и назвала город в Архангельской области.

– Мы с вами соседи, – обрадовался Волков и тоже сказал название своего северного города. – И живём, кстати, в одном отеле. Я заметил вас в ресторане.

– Там так вкусно готовят, что приходиться следить за фигурой, – перевела разговор Надежда. – Но, честно говоря, местная еда слегка надоела. Хочется разнообразия. Или просто русского борща со сметаной.

– Недалеко от нашего отеля есть ресторан с русской кухней. Может, пропустим ужин в отеле и поедим там?

Надежда недоверчиво посмотрела на Волкова, но не увидела в его лице ничего опасного для себя.

– Можно, – согласилась она.

– Тогда я буду ждать вас в холе отеля, в семь часов вечера, – сердце Волкова ликовало.

– Договорились, – улыбнулась Надежда. – Постараюсь не опаздывать,- она весело рассмеялась, – но всё равно опоздаю.

Остаток пути до отеля проехали, беззаботно переговариваясь.

Как же всё оказалось просто. Подойти и представиться. Игорь был счастлив. Надежда уже не казалось такой неприступной. Она оказалась понятной и открытой. В ожидании встречи, Волков тщательно побрился, сходил за утюгом, погладил рубашку и одел единственные джинсы. С сомнением пересчитал деньги. Последние пятьдесят долларов вызывали уныние. Игорь пожалел, что позвал Надежду в ресторан. Кто знает, какие там цены? Не хватит… И выйдет конфуз. Надо было позвать прогуляться по набережной. Но что сделано, того не отменишь. “Русский авось” никто не отменял. В нетерпении он мерил шагами пространство номера.

Надежда опоздала на десять минут. И была настолько красива и элегантна, что Волков снова оробел. Пушистые ресницы придавали загадку. Синее длинное платье со скромным декольте подчёркивало утончённую грацию фигуры. Туфли на высоком каблуке делали походку поистине королевской. Изящные кольца и серьги блестели дорогими камнями. Товарный знак на сумочке не оставлял сомнений в стоимости. А нитка жемчуга на шее сочеталась с белоснежными ровными зубами. На плечах накидка в цвет платья. Волков представил себя на фоне возлюбленной: дешёвая рубашка и такие же грошовые джинсы, вставленные в старые кроссовки. Это было унизительно для его чувствительного самолюбия.

Они вышли на крыльцо отеля.

– Прогуляемся? – с надеждой спросил Игорь.

– На таких каблуках я далеко не уйду, – голос Надежды звучал высокомерно и чуть капризно.

Сдержав вздох Волков подозвал такси. Минус четыре доллара. В машине молчали. Игорь переживал их разное социальное положение, а Надежда отвлечённо смотрела в окно. Возле ресторана он открыл ей дверь и подал руку. Так как с моря дул прохладный ветерок, они выбрали столик внутри ресторана. Надежда, оценив платежеспособность своего спутника, выбрала недорогие блюда русской кухни и дешёвую бутылку вина. Волков заметил это, и ему снова стало неловко за свою нищету. В ожидании заказа снова молчали. Чтоб как-то занять себя Надежда достала зеркальце на ручке и посмотрелась в него. Окантовка зеркала была из плохой пластмассы, потрескавшейся на краях.

– Интересное у вас зеркало, – сказал Игорь. – Оно как-то сильно отличается от всех ваших вещей. У него видимо интересная история.

– Да у него есть история,- небрежно ответила Надежда, убирая зеркало в сумочку. – Его мне передала мама, а ей её мама. Так что, это своего рода семейная реликвия.

Разговор не получался. Надежда была уже не такой, как на пирсе и в автобусе. Губы изгибались в высокомерной усмешке. Глаза смотрели равнодушно, она тоже уже пожалела, что согласилась на это свидание

– Вы чем занимаетесь, Игорь? – спросила она, чтоб хоть что-то говорить.

– Я поэт, – неожиданно для самого себя, с вызовом, выпалил Волков.

– Поэт? – рассмеялась Надежда. – Не слишком ли это громко сказано?

– Я настоящий поэт, – с обидой произнёс Игорь. – Учусь на филфаке и пишу стихи.

– Извините, Игорь, не хотела вас обидеть. Может быть, вы пишете замечательные стихи, – снисходительное недоверие отразилось на её лице. – Но, думаю, много студентов пишут стихи в молодости, даже я пыталась. К сожалению, или к счастью, потом это увлечение проходит, съедается бытом, и громкое звание “Поэт” остаётся лишь ностальгическим воспоминанием.

– Я настоящий поэт, – упрямо сказал Волков. – И никогда не брошу писать стихи!

– Я вам верю, верю, – поспешно подтвердила Надежда, хотя её глаза говорили об обратном. – Однако, нам что-то долго не несут заказ. Я вас покину ненадолго. Не скучайте, Игорь.

Она вышла из-за столика. Игорь даже не встал её проводить. Так и сидел, униженный и обиженный. Потом оторвал глаза от стола, встряхнул волосами, посмотрел вокруг, и неожиданно окружающий мир открылся ему. Он увидел его совсем в другом свете. Льстивые улыбки официантов и чопорная, наигранная вальяжность посетителей. Он смотрел на них и проживал их жизни. Увидел свет рыбацкой лодки в море… И представил нелёгкий труд рыбака. Кудрявый мальчик у стойки бара скользнул по нему тёмными глазами… И Игорь, словно пророк, предсказал его судьбу. Это было необычно. Видимо так и приходит вдохновение. Незначительное преломляясь во внутреннем мироощущении становится важным и гармоничным. Игорь подумал о Надежде и попросил у официанта, накрывающего соседний стол, ручку и бумагу.

– О! Нам наконец принесли заказ, – наигранно весело сказала Надежда, возвращаясь за стол. – Ну что, господин поэт, постараемся выжать максимум интересного из сегодняшнего вечера. Мне сказали, что чуть позже, будет живая музыка. Надеюсь, чувство ритма, свойственное каждому поэту, поможет вам составить мне компанию в танцах.

– Я написал стихотворение про вас, – сказал Игорь, всё ещё находясь в состоянии вдохновения.

– Вы опять за своё, – мило улыбнулась Надежда. – Быстро. Не ожидала, что стихи пишутся так быстро. Ну что ж, видимо мне придётся ознакомиться с вашим творением, – она протянула руку за листом.

– Я сам прочитаю, – остановил её Волков, – оно хоть и от женского лица, но у меня лучше получится.

– Дерзайте, – картинно выпрямилась она и жеманно поджала губы. – Прекрасная дама, шёпот волны, свет мерцает в бокале, звёзды прячутся в свете фонарей. С вами я тоже становлюсь поэтом.

Игорь посмотрел на неё по-доброму, но твёрдо. Надежда перестала кривляться, и он начал читать:

Я девчонкой малою, всё в больницу бегала.
Умирала мама, подарила зеркало.
Доченька-красавица, слушай, не вертись:
В серебре у зеркала есть вторая жизнь.
Бабушка смотрелась, мне передала.
Пробежала в зеркале молодость-весна.
Будет туго, доченька, ты туда смотри-
Мы поможем с бабушкой на твоём пути…
И давно я выросла, стала статной дамою,
Но храню я зеркало, дареное мамою.
Плохо, или грустная побежит слеза –
Помогают мудростью мамины глаза,
И волшебной силою наполняюсь я.
На бабушку похожая дочь растёт моя,
Мы смеёмся весело, иль до слёз грустим.
Ей оставлю зеркало, с образом моим.

Во время чтения стихотворения, выражение лица Надежды сначала сменилось с насмешливого на грустное, потом взгляд растворился в воспоминаниях, а под конец в глазах стояли слёзы. Чтобы не проронить их, она неторопливо встала и вышла. Игорь сидел, сам не понимая, что натворил. Он ожидал какую-то реакцию, но такое выражение горя отразилось во взгляде его возлюбленной. Ему захотелось догнать её, прижать к своему плечу и успокаивать, как маленькую девочку. Прочувствовав во время сочинения стихотворения её боль, он пережил то, что пережила она. Руки Игоря дрожали. Картины прошлого, настоящего и будущего вставали перед мысленным взором поэта. Ему было плохо.

Надежда вернулась нескоро. Её глаза, без туши, казались беззащитными. Вся благородно-утончённая спесь слетела с неё, и перед Игорем сидела простая и усталая девушка.

– Это было больно, – сказала она, пригубив вино из бокала, – и жестоко. Как ты узнал?

– Ты сама рассказала про зеркало, – тоже перешёл на “ты” Игорь, – а остальное я увидел.

– Ты настоящий поэт, если умеешь так видеть, – с чувством произнесла Надежда. – Моя мама умерла, когда мне было девять лет. В нашей семье женщины всегда умирали рано. И бабушка и прабабушка. Я действительно иногда вижу в отражении зеркал их черты. Мы из рода дворян. Бабушка, дед и моя мама были сосланы на север. Дед умер, бабушка снова вышла замуж, и наша гордая фамилия пропала в бумагах. Поэтому во времена расстрелов семья осталась цела. Вскоре бабушка тоже умерла. Ей было тридцать пять лет. Моя дочь Александра действительно похожа на неё.

– Она осталась дома?

– Уехала с гастролями в Прагу. Она у меня танцует. Хорошо танцует, – с гордостью подчеркнула Надежда. – У меня появилось свободное время и я решила отдохнуть.

– А муж?

– Мужа нет, – горько произнесла Надя, – и в этом тоже моя вина. Я его очень любила. Но я боюсь умереть… Из-за ранней смерти женщин в нашей семье. Это моя фобия. Проверяюсь в больнице по три раза в год. Бегу туда по малейшему подозрению. Врачей извела, мужа издёргала. А четыре года назад в груди сильно кольнуло… Я подумала, что умираю, и устроила так, что муж сам меня бросил. Не хотела, чтоб он мучился со мной. В итоге болезни нет, и мужа тоже. Он у меня завидный жених. Сейчас встречается с девушкой. Дело идёт к свадьбе.

– А я оказался здесь из-за своего поэтического таланта, – перевёл разговор с грустной темы Игорь, – написал рекламный слоган для радио и выиграл конкурс.

– Ты действительно очень талантлив, – Надя доверчиво взяла руку поэта в свою, – прочитай мне свои стихи. Только не такие грустные.

– Я не запоминаю стихи наизусть, – соврал Игорь, – лучше пойдём танцевать.

Звучала медленная композиция. Старый араб красиво пел на английском языке, аккомпанируя себе на рояле. Надя прижалась к Игорю и положила голову ему на плечо. Ей было легко. Не надо было притворятся. Она танцевала с поэтом. С человеком, который её понимает, как никто другой. Снова хотелось плакать. И захотелось его поцеловать. Прижаться к нему, растворится в его объятиях, и ни о чём не думать. Игорь почувствовал это желание. Слегка отстранился и, поймав её доверчивый взгляд, поцеловал. Это было недолго. Последняя преграда полного единения сердец и тел была разрушена поцелуем. И Игорь внутренним взглядом увидел свою жизнь. Понял, что всегда будет любить только её. Может не именно её, но в каждой женщине он будет искать то, что любит в ней. Музыка закончилась. Они вышли к морю. В его лёгком колыхании он чувствовал ритм, а она гармонию.

Старый поэт читал стихи Волкова. Это было долго. Их было немного, но он перечитывал их по два, три раза. Иногда он смотрел в сторону, обдумывая образ, и на его лице отражались переживания. В его руке была ручка, но он так и не воспользовался ей.

– Это хорошие стихи, – сказал он, откидываясь в кресле, – даже чересчур хорошие. Вы их сами написали?

Игорь промолчал.

– Вы меня извините, молодой человек, за подозрение, но за короткое время у вас слишком большой прогресс.

– Я научился видеть, – спокойно ответил Игорь.

– Видеть? – старый поэт внимательно вглядывался в Волкова. – Я, кажется, вас понял. Остальное, пойму в общении, – он протянул руку для рукопожатия. – Мы будем с вами работать. Со временем вы станете настоящим поэтом.

Мы продолжаем нашу рубрику, чтиво выходного дня. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: . Сегодня в рубрике творение ухтинского автора. Анатолий Цыганов. (г.Ухта)

В детстве я часто болел, поэтому друзей среди сверстников у меня не было. Когда голопузые сорванцы играли в лапту, которую у нас называли по-своему – «бить-бежать», я лежал с очередным воспалением лёгких. Потом с трудом выздоравливал, и гоняться за подзагоревшими на весеннем солнце пацанами уже не мог. Незначительные нагрузки вызывали сильнейшее сердцебиение и одышку. Чаще всего я уходил в ближайший лес и, представляя себя знаменитым охотником, гикал и аукал в кустах ивняка, в изобилии росшего по берегам мелководной речушки, носящей громкое название Барлак.

Из леса таскал домой разные коряги, которые в моём представлении казались охотничьими трофеями, добытыми в неравной схватке с дикими зверями. Корягами я постоянно захламлял ограду, за что мне не раз попадало от родителей. Однажды, сгибаясь под тяжестью очередной добычи, я увидел, как в соседний дом въезжали новые жильцы. Я остановился и с любопытством стал наблюдать за необычным процессом. Необычным было то, что из кузова машины выносили непривычные для сельской местности вещи. Это были и огромные напольные часы, и громадный радиоприёмник, и большой коричневый комод. Для нас, деревенских жителей, пределом мечтаний были часы-ходики с двумя гирьками да круглая тарелка динамика, работающая от общей сети подключения местного радиоузла.

Я стоял, разинув рот и позабыв о своей ноше, как вдруг в окно кто-то постучал. Через стекло смотрела девчонка с двумя рыжими косичками, торчащими одна – вверх, а другая – в сторону. Она призывно махнула маленькой ручкой и в мгновение исчезла.

Я положил корягу и с опаской взошёл на крыльцо. Робко переступив порог, я оказался в обставленной по-городскому квартире. Большой кожаный диван занимал немалую часть комнаты. В углу стоял знакомый комод и часы, которые только что внесли и ещё не установили на место. Три книжных шкафа были до отказа заполнены книгами. А самое интересное было то, что посреди комнаты стояла кресло-качалка. В кресле сидела та самая девчонка, которая махала мне из окна. Ноги её были укутаны тёплым одеялом. Меня это очень удивило – на дворе июль, а она так тепло укутана.

– Тебя как зовут? – приветливо спросила обладательница непокорных косичек.

– Толька. А ты – Танька. Вы недавно приехали. Я видел, как ваши вещи сгружали. Твой отец у нас на радиоузле работать будет. Мама говорит: тебе лечиться надо. Ты что – больная?

– Да, мы в городе жили. У меня вот, ёлки-зелёные, ноги болят. Врачи говорят – свежий воздух нужен. Природа всё может вылечить. Нам и пришлось переехать. А ты что тащил?

– Это я лося подстрелил, – гордо ответил за меня знаменитый охотник.

– Здорово, ёлки-зелёные. Я, когда поправлюсь, тоже буду на охоту ходить. Я лук и стрелы умею делать, как в племени делаваров.

Тогда я ещё не знал, кто такие делавары, и мне это слово поначалу не понравилось. Мы ещё поговорили о разных делах, и я понял, что нашёл родственную душу.

Прошло два месяца. Танька поправилась. Она стремительно порхала по двору, сметая всё вокруг, будто хотела наверстать упущенное, и в своём стремлении заражала энергией окружающих. Подруг она не признавала. Куклами и тряпками не интересовалась, а мальчишки её сторонились, настороженно воспринимая попытки Таньки к сближению. Поэтому во всех наших играх присутствовали только вымышленные друзья. Но какие это были люди! Мы плыли вокруг света с каравеллами Магеллана. Стремились на Север с Георгием Седовым. Искали Землю Санникова. Что только мы не предпринимали, стараясь быть похожими на героев прочитанных книг, которыми были забиты книжные шкафы дяди Паши, отца Таньки, в прошлом радиста полярной метеостанции.

Мы особо никого и не пускали в наш придуманный мир. Лишь однажды, когда играли в аборигенов Австралии, к нам прилип соседский мальчишка, Петька.

Петька был на год младше меня и вечно шмыгал сопливым носом. Его отовсюду гнали, и он уговорил нас взять его с собой в Австралию. Чтобы испытать нового члена экспедиции, мы решили проверить его на выдержку. Я как раз изготовил бумеранг аборигенов, и Танька задумала испытать его на Петьке. По замыслу Таньки, я должен был пустить бумеранг в Петьку, бумеранг должен был лететь прямо на него, затем обогнуть его по дуге и вернуться ко мне в руки.

При этом убивались два зайца: испытывалась Петькина выдержка, и определялись лётные качества бумеранга. Мы поставили Петьку на открытой лужайке, я хорошенько размахнулся и запустил бумеранг. Бумеранг, пролетев расстояние до Петьки, почему-то не захотел огибать препятствие и ударил жертву прямо в лоб. На лбу вскочила огромная шишка, и Петька побежал жаловаться родителям. Нам здорово влетело, а Танька сказала, что Петька хлюпик и не годится для наших будущих экспедиций. Я с ней согласился, так как рядом со Шмидтом, Крузенштерном и Колумбом Петька явно проигрывал. И большинством голосов мы исключили его из нашего коллектива.

В лесу мы построили хижину из подручного материала. Крышу слепили из старых кусков железа и на стену повесили на цепях тяжёлую корягу, вытащенную из реки, которую считали настоящим бивнем мамонта, так как попытки резать её ножом не привели ни к какому результату. Рядом я повесил выструганный из деревяшки охотничий нож, который Танька выкрасила акварельной краской. Получилось очень даже здорово. Особенно нам нравилось сидеть в хижине, когда надвигался дождь и барабанил по листам железа, а нам внутри было сухо и уютно. Если дождь заставал нас вдали от хижины, мы мчались домой к Таньке, где всегда никого не было. Мать и отец целыми днями пропадали на радиостанции, что-то там отлаживая и ремонтируя. Мы вытирались насухо широким махровым полотенцем. Я таких никогда не видел. У нас, деревенских, в ходу были льняные и вафельные. Забирались под одеяло и начинали строить планы будущих экспедиций. Поначалу я стеснялся Таньку. Но она, будучи на два года старше, строго сказала, что если мы решили быть всегда вместе, то надо привыкать друг к другу. Особенно если мы будем двигаться к Северному полюсу, здесь уж не до стеснений. Закон выживания гласит, что вместе всегда теплее, а тепло – это главное в Арктических льдах, и тут уж выбирать не приходится.

Я придвигался ближе к Танькиному плечу и смотрел, как бьётся жилка у неё на тонкой шее. Сердце моё замирало от ощущения надёжности и покоя, и я засыпал под голос будущей спутницы в великих путешествиях. Танька обижалась и пребольно пихала меня в бок. Я просыпался и снова слушал её убаюкивающий голос и соглашался со всеми её придумками.

Особенно нас взволновала судьба экспедиции Русанова. Больше всего поразило то, что экспедиция пропала и никого так и не нашли. Мы представляли, как измученные люди пробираются сквозь льды, как находят Землю Санникова. Там они остались и ждут помощи. Видели же Землю Санникова многие полярники, значит, она существует. Надо идти на поиски пропавшей экспедиции. Мы твёрдо встали на этот нелёгкий путь и поклялись, что выполним нашу задачу. В конце – концов, не так уж много времени прошло после пропажи Русанова и его людей – каких-то сорок-пятьдесят лет. Конечно, он уже немолод, но он должен быть жив. Наша задача – найти Землю Санникова! А там мы встретим самого Русанова.

К тому времени, как мы утвердились в своей идее, наступила зима, и мы принялись за подготовку к длительной экспедиции на Север. Для выполнения этой задачи нам было нужно надёжное оборудование. И в первую очередь – собачья упряжка и нарты. Как выглядят нарты, мы уже имели представление, почерпнутое из рисунков и фотографий. Соорудить нечто подобное из беговых лыж было делом простым. Конечно, пришлось пожертвовать парой охотничьих лыж из личных вещей дяди Паши, но он нас должен был простить. У нас же была героическая задумка – спасти людей!

Собрав соседских дворняг, мы связали их в общую упряжь, привязали к нартам и попытались сдвинуться с места. Собаки рванули в разные стороны и, запутавшись в постромках, подняли отчаянный визг. Еле распутав животных, мы глубоко задумались. Нужен был какой-то толчок, чтобы собаки потянули нарты. Танька быстро нашла выход. Она сказала, что если взять кошку и пустить её впереди своры, то собаки дружно потянут нарты, а там только успевай ими управлять. Как управлять нартами, мы понятия не имели. На следующий день я снова связал пойманных дворняг, сел в нарты и стал ждать Таньку. Танька гордо вышла из дома, пальто топорщилось, выдавая спрятанную за пазухой ношу.

Она отошла на двадцать шагов и крикнула, подражая крику филина. Это означало готовность номер один. Я вцепился в нарты, Танька бросила кошку на снег… Всё, что я запомнил – это дружный вопль собак, белый вихрь снега и внезапно выросший перед глазами телеграфный столб.

Очнулся я на кожаном диване в Танькиной квартире. Надо мной хлопотала её мама, а сама Танька взахлёб ревела в углу. Рядом с ней валялся широкий отцовский ремень. Всё было понятно без слов. Шрам над виском до сих пор напоминает мне неудавшуюся спасательную экспедицию.

С нас взяли страшную клятву, что мы больше не будем брать чужие вещи – имелись в виду дяди Пашины лыжи – и прекратим мучить животных. Клятву мы охотно дали, потому что лыжи всё равно были сломаны, а животных мы не мучили – это были издержки подготовки к сложному переходу по льдам Арктики.

После краха первой попытки спасательной экспедиции мы задумались о замене собак чем-то более надёжным. Конечно, в стране были и самолеты, и пароходы, и даже дирижабли, но нам они были не по карману. Мы решили, что пройти к Земле Санникова надёжнее всего на лыжах. Танька твёрдо заявила, что на лыжах пойду я, а она разобьёт базовый лагерь и будет поддерживать со мной связь по рации. Танька тоже очень хотела пойти со мной, но она знала, что не дойдёт – у неё больные ноги. С моим здоровьем тоже не всё было в порядке. Я был хилый и болезненный. С первой проблемой справились быстро: Танька отыскала две половинки кирпича и заставляла меня постоянно поднимать их над собой. Вторую проблему решили путём закаливания. Закаливаться надо было постепенно, но нас поджимало время, и Танька быстро нашла выход. Надо было начать обливаться ледяной водой, а потом перейти на купание в проруби.

Набрав два ведра воды, мы выставили их на мороз, дождались, когда вода покроется ледком, я разделся до плавок, и Танька бухнула на меня оба ведра. Я чуть-чуть попрыгал на улице, чтобы закрепить полученный эффект и растёрся полотенцем. К вечеру у меня поднялась температура, и я надолго слёг с двухсторонним воспалением лёгких. Когда выздоровел, общее собрание двух наших семей постановило, что дальнейшее продолжение нашей дружбы чревато очень серьёзными последствиями. Нам запретили встречаться, и постепенно все успокоились.

Мы тоже сделали вид, что больше друг друга не интересуем. Но, когда родители уходили на работу, я по-прежнему убегал к Таньке, и мы читали книжки и строили далеко идущие планы.

Потом дяде Паше предложили хорошую должность в городе и они уехали. Я сильно тосковал по своей подружке, но постепенно новые увлечения вытеснили детские воспоминания и я стал забывать две непокорные рыжие косички и вздёрнутый Танькин носик.

Закончив школу, я, как и большинство моих сверстников, поддавшись уговорам совхозного руководства, поступил в сельскохозяйственный институт. Отучившись два курса, я затосковал. Это было не для меня. Я не понимал, зачем мне состояние агротехники и экономические показатели сельскохозяйственных районов. С этим чувством я приехал домой на очередные каникулы.

По-прежнему пропадал в лесу и, задумавшись, подолгу сидел на берегу Барлака. Однажды, возвращаясь домой, я увидел во дворе знакомые рыжие косички. Танька нисколько не изменилась. Она стала более женственна, но всё так же стремительна была её походка и всё так же она мчалась, создавая вокруг вихревые потоки и сметая всё на своём пути.

– Толька, ёлки-зелёные! Что я узнала! Ты в сельхозинституте! Ты что забыл, о чём мы мечтали? Ты совсем офанарел! Ты же прокиснешь на своих пестиках вместе с дурацкими тычинками! Мы же с тобой мечтали о Севере, об Арктике, о путешествиях. Ты – предатель, Толька!

Танька, наконец, успокоилась:

– Ты знаешь, я сейчас работаю геофизиком. Это так интересно. Вот где простор для исследователя.

– А как же твои ноги? – перебил я поток упрёков.

– Чудак! Какие ноги? Сейчас современная техника, вертолёты, вездеходы. А какая аппаратура! Ты себе представить не можешь, на какой аппаратуре мы работаем! Эх ты. Прокисшая твоя душа!

Танька ещё долго ругала меня, вспоминая наши похождения. На следующий день она уехала. Я даже не узнал её адреса. В вихре воспоминаний это казалось такой мелочью.

Через два дня я вернулся в институт, забрал документы и пошёл поступать в геологоразведочный техникум. Моя мать долго плакала и ругала Таньку. Но я твёрдо заявил, что Танька здесь ни при чём и как дальше мне жить – это уже мои проблемы. Мать согласилась и успокоилась.

Окончив техникум, я уехал на Север. Искал ли я Таньку? Наверное, нет. Постепенно я забыл рыжие косички моей подружки. Быт затянул своей монотонностью. Лишь иногда накатывала непонятная тоска по родным местам и далёкому детству.

И вдруг судьба снова столкнула нас неожиданным образом. Однажды я оказался, не помню уже по каким делам, в геологическом управлении родного города. Шагая по коридору, я увидел до боли знакомую стремительную походку и непокорные рыжие волосы. Это была всё та же Танька. Я тихонько подошёл к ней сзади и прошептал наш полузабытый пароль. Танька вздрогнула и резко, всем телом, повернулась ко мне.

– Ты-ы? Ёлки-зелёные! Как ты здесь? Что ты здесь делаешь? Почему ты здесь?

Поток вопросов в одно мгновение выплеснулся на мою голову. Я рассказал ей всё. Мы забыли, зачем мы здесь, что происходит вокруг. Она работает в институте, закончила аспирантуру и теперь пишет диссертацию по гравиразведке. Завтра улетает на Полярный Урал и вернётся только осенью. Наша встреча была счастливым стечением обстоятельств. Ещё несколько минут, и она бы ушла. Её задержала машинистка, у которой забарахлила пишущая машинка. Это было здорово. Мы говорили и не могли наговориться, вспоминали и рассказывали друг другу о своей жизни. Мы договорились встретиться, когда она вернётся и у неё появится много свободного времени.

…Танька погибла глубокой осенью, возвращаясь с отрядом топографов. Вертолёт уже летел на базу, но попал во встречный воздушный поток. Машину начало крутить и вынесло на скалы. Пилоты уже не могли ничего сделать. Поисковая группа нашла только обгоревшие обломки вертолёта. Тел так и не обнаружили.

***

Над моей кроватью висит на цепях настоящий бивень мамонта, вид у него невзрачный. Он скорее похож на кусок коряги из моего детства. Рядом висит охотничий нож, с которым исколесил полтундры. Мои домашние постоянно раздражаются от вида этих «украшений». Много раз они пытались снять портящие общий вид вещи, но я упорно вывешиваю их на свои места. А над моим рабочим столом висит большая карта, где еле заметной точкой обозначено место гибели Таньки.

Я подолгу всматриваюсь в эту точку, и мне кажется, что Танька жива, ведь тела её так и не нашли, как и тела Русанова. Может, она ушла на поиски Земли Санникова и сейчас ждёт моей помощи.

(с) Анатолий Цыганов. (г.Ухта)