Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт Сергей Гаврилов.

Меня не утешат в банке счета.

Клянусь, не утешат. Моя красота

В пространстве нездешнем, в пространстве простом,

Где ветер заходит в распахнутый дом

С росой и туманом на гибких плечах.

И птицы от счастья безумно кричат,

И дети им вторят. Вершина холма

акацией белой до края полна.

Все скажут: «Неправда, не ври, дурачок!

О чём ты поёшь, как за печкой сверчок?

Мы песен таких не слыхали давно,

Сейчас на экранах другое кино».

А что я отвечу? Отвечу: «И пусть.

За вашим фасадом запрятана грусть.

За вашим забором усталые псы.

За вашей зимою не видно весны».

А может я просто, смеясь, промолчу.

Живите. Копите.

Я так не хочу…

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” произведение усинского автора, поэта и прозаика Николая Попова.

Она была из тех, кому пишут записки. Обычно в них был номер телефона и какая-нибудь фраза, типа: «Ты не пожалеешь, крошка». Официанты, передавая их, старались сохранить непроницаемые лица, но в уголках глаз светила скабрезность. Этакие засаленные глазки. Записки. На салфетках. На вырванных страничках записных книжек. А Она привыкла. А у Него было отличное чувство юмора. Да. У Неё был Он.

– Когда-нибудь я тоже напишу тебе, – говорил Он, пока очередное послание горело в пепельнице. – Я тоже хочу выглядеть в твоих глазах бесстрашным. Ведь надо быть очень смелым, чтоб написать письмецо и передать его в присутствии другого мужчины.

– Они меня покупают, – глаза Её светились безразличием и усталостью, может быть притворной, – я чувствую себя вещью. Изящной, редкой, но всё-таки вещью.

– Мужчины… Они слишком прямолинейны. – Его седые виски покачнулись укоризненно в табачном полумраке ресторана. – Мне кажется, они чувствуют твой запах, который и меня сводит с ума.

– Если они чувствуют мой запах, то ты назвал их похотливыми кобелями, – Её улыбка стала очаровательно торжествующей. – Значит я сучка? Причём, по твоим словам, вонючая сучка…

– Я совсем не то хотел сказать, – раскованная вальяжность моментально слетела с Него. – Ты неправильно меня поняла…

Она громко рассмеялась. Четыре приглушённых колокольчика зазвенели с Её уст, приковав внимание зала.

– Ты прав, малыш, – Она наклонилась к его уху так, что губы нечувствительно задевали его. – Я сучка… Пойдём, я докажу тебе это.

Он бледнел. Его руки слегка тряслись, когда отсчитывая купюры, видел, как Она получает новую записку.

Она была из тех, кто не звонит первой. Он звонил ей сам. Календарь далеко раскидал их дни рождения. И Он был женат. Мёртво. Как то кольцо, что не снималось с Его пальца. А Он любил Её.

– Знаешь, мне кажется… – заговорил он, когда Её голова устало лежала на Его плече.

– Тебе кажется… – в тон ему перебила Она.

Он ожил, стряхнул Её со своего плеча, до боли целовал-кусал грудь, чувствовал дьявольскую притягательную неровность улыбки и растворился в ритме Её сердца…

Сомнения. Его рука гладила узкую спину, а сомнения наждачной бумагой, цеплялись за поры его души.

– Ты же знаешь, я богат, – снова заговорил Он. – Так почему ты не даёшь мне обустроить твою жизнь? Давай я куплю тебе квартиру, устрою к себе в фирму на хорошую должность.

– Ты богат… – нараспев расслабленно повторила Она. – А я не вещь, – веер Её ресниц распахнулся навстречу его настороженному взгляду, – меня надо просто любить…

Она была из тех, кто видит знаки. Из тех, кто их видит. Тревога постучалась осторожно. Не до конца потеснив душевную негу. Лёгкая встряска сердца. Котёнок на подоконнике в темноте лестничной площадки зелёной каймой глаз слегка напугал. Она вынесла ему молока в подъездные августовские сумерки. Замяукал жадно и утробно. Он не звонил. Давно. Стекло стучало дождём. Тревожно.

Она не была из тех, кто не звонит первой. Она любила. Глупо. Взбалмошно. Даже истерично. Но не желая. Не надеясь. Не подчиняя. Любила.

– Он умер, – лёгкий всхлип Его жены в трубке, подтвердил правду. – Уже месяц как… Я знаю про вас. Чувствовала.… Давайте я приеду. Куда?

Слёзы. Солёные росинки любящих женщин. Они простили Его и друг друга. Молчаливые рюмки в тонких пальцах. Молчаливые губы.

– Он никогда не мог легко относиться к жизни. Всегда и за всё пытался быть ответственным. Ему было очень хорошо с вами, но мне казалось, вы причиняете ему боль.

– Я не давала заботиться о себе. – Её слеза соскользнула с подбородка в рюмку. – Мне так было легче.

Понимание. Слова часто бывают лишними. Тишина – спутница понимания. Главные слова произносятся тишиной.

– Вы знаете, Он писал вам записки, – на пороге сказала жена, – я нашла их… Вот… – Маленькие, вчетверо сложенные бумажки пересыпались из ладони, где уже тускнеет линия жизни, в ладонь, где прервалась линия любви.

(с) Николай Попов

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский автор Екатерина Казарина. Попасть в рубрику может любой желающий, для этого надо прислать своё произведение нам на электронный ящик по адресу: . 3

Откуда ноги растут

Позвольте представиться: Принцесса. Самая, что ни на есть настоящая Принцесса. Я живу в Сказочном лесу, в высокой-высокой неприступной башне, и меня охраняет злой Дракон.

По идее, так начинается любая сказка, но не моя.

Во-первых, мой страж – самая очаровательная в мире дракониха. Мы провели с ней немало часов в задушевных беседах. Она готовит мне какао и плюшки на завтрак, охраняет от недоделок-рыцарей, поёт колыбельные на ночь и нежно укрывает одеялом.

Во-вторых, в башню меня заточил не злой волшебник, а я сама себя, чтобы искали подольше и не надоедали всякими глупыми предложениями.

В-третьих, по пятницам я предпочитаю полетать на метле и немного поколдовать, а иногда вообще зависнуть с подругами в «Кабачке у дуба» или у кого-нибудь с зельями и приправами.

И вообще, хватит уже рассуждать, пора начинать нашу сказку.

***

– Принцесса! – услышала я откуда-то снизу, – слышала новость?..

– Какую на этот раз? – ответила своей охраннице и кинула яблочный огрызок в голову рыцаря, долбившегося в ворота моей башни.

– Помнишь ты, принцессу, которая жила в башне неподалёку?

– Та, которая вечно в истериках билась?

– Ага, та самая. Так вот, она в эту пятницу под венец идёт.

– Ого! Дык, кто ж на неё позарился-то? Он, наверно, и не общался с ней более пяти часов, – я ухмыльнулась, – зато теперь намучается! Она ж его в могилу сведёт своими капризами.

– Но она под венцом, а ты, разборчивая моя, всё под моим крылышком кукуешь.

– А мне и с тобой неплохо… – и я кинула очередной огрызок в долбившегося рыцаря, – чем с такими.

Мы вместе выглянули: рыцарь всё ещё пытался раскурочить ворота и вызвать дракона на смертный бой, дабы спасти меня.

– Тебе он ещё не надоел? – поинтересовалась Дракониха.

– Не-а, пока. Яблоки не закончились, да и любопытно: сколько же раз я попаду в его мерзкий шлем.

Прошло около двух часов. Рыцарь уже вяло стучал в ворота, нехотя, охрипшим голосом, скорее по привычке, пытался заученными фразами вызвать моего дракона, или хотя бы уговорить меня бежать. Лошадь его, вернее, конь верный, разве что копытом у виска не крутил. Дракон моя, что-то напевая, жарила чебуреки для гостей, а я, икая от переедания, дожевывала последние яблоки и всё ещё пыталась попасть огрызком в чудо в перьях. Несколько раз красиво угодила в его начищенный шлем, но рыцарь так ничего и не заметил. Обидно. Надо было что-то придумать – солнце склонилось близко к горизонту, скоро должны были прилететь мои подруги, от которых явно этому неудачнику не поздоровится – я ж их знаю.

– Эй, скакун! – крикнула я.

– Чего? – игогокнул конь.

Рыцарь перестал долбится и тихо осел на землю в кучу огрызков и пыли.

– Вы здесь надолго? – поинтересовалась я очень радостным голосом. – Рыцарь замер и ещё один огрызок угодил в цель.

– Да фиг его знает! – устало прозвучало в ответ, – он у меня упёртый, до следующей пятницы может спасать тебя, – тут конь всё-таки покрутил копытом у виска.

– Он мне надоел уже… – пожаловалась я, – хуже редь…

Но тут мою жалобу прервал заикающийся хрип:

– Ты.. Тттыыы разговариваешь?..

– Да, блин, ты тоже, заметь, а лучше бы молчал… – тут конь захрумкал яблочком, любезно скинутым мною.

– А чего раньше ничего не говорил? – доехало до рыцаря.

– Дык, я люблю поговорить с умными людьми и не только людьми, – и тут конь подмигнул Драконихе, которой стало до жути любопытно: чего ж так тихо стало.

– Слушай, забери его, а? А то он уже все ворота попортил. Опять менять придётся. Разоримся скоро.

– Куда ж я его дену?.. – вздохнул горестно скакун, – ему как втемяшится что, так потом хоть кол осиновый в за.., ээ, на голове теши, ничем не выбьешь. Вот бывают же нормальные хозяева. За что мне такой попался?..

– А вы дальше езжайте! – вмешалась Дракониха. – Тут через милю ещё замок стоит, там есть принцесса. Правильная такая: и в обмороки чуть что падает, и каприииизная…И мечтает, чтобы её спасли… А то он, тут до смерти орать будет. До нашей смерти… – горестно вздохнула она и чуть опалила перышки на шлеме рыцаря.

– Так в какой стороне, говоришь, эта принцесса? – приободрился конь.

– Там, – кивнула Дракониха, – я свистну, чтобы напарник не сильно лютовал. Да он и не будет: надоела ему эта фря хуже горькой редьки.

Скакун резво вскинул притихшего хозяина на спину поперёк седла: мол, из битвы вынес, а для правдоподобия Дракониха снова подпалила перья на начищенном шлеме. Вскоре даже листики прекратили шевелиться на тех кустах, через которые удалилась надоедливая парочка, но вновь затрепетали под взрывом нашего хохота.

– И ты предлагаешь мне выйти за вот такого идиота? Да у него конь умнее! – утирая слёзы, выдавила я из себя.

– Ладно-ладно, уговорила! За такого – не надо! А то ты, так и будешь жить на конюшне!

И мы в обнимку отправились на кухню – проверить всё ли готово к нашествию гостей: всё-таки пятница на дворе. Надо было и напитки проверить: что в холодильник поставить, что, напротив, – погреть, а моя Дракониха, уменьшившись до привычных человеческих размеров, принялась дожаривать чебуреки.

Откуда вообще ноги растут

Заканчивался новый день лета, когда Леший и Баба-Яга устраивались за столом, чтобы выпить, после напряженного дня, ароматного лесного чая.

– Вот скажи мне, Яга, ты всегда была нечистью?

– Нет… – улыбнулась она в ответ.

– А почему тогда ты здесь?

– Знаешь, когда-то я была Принцессой. Жила в замке, и меня охранял злой Дракон. Но со временем я подружилась с Драконом. Со скуки начала общаться с жителями леса, а это были далеко не высокородные особы. Пыталась ходить на балы да дружить с другими принцессами, но они только и знали, что разговаривать скучными цитатами и обсуждать принцев, их кошельки, размеры, коней.

– А почему тогда ты не нашла себе Принца и не стала его женой?

– Принцы воспитаны Королевами-Матерями, и привыкли, что за ними всегда ходит дюжина нянек, вытирает сопли им, коню, оруженосцу. Ну, и они никогда не задумываются, что золото надо где-то добывать, что новых принцев и принцесс надо на что-то одевать и учить, что замки себе надо отстраивать, а не ждать, пока Король корону снимет. Тьфу, на таких Прынцев!

– А почему Ягой-то стала? – всё ещё недоумевал Леший.

– Да потому, что пока ты Принцесса, ни в чай никому не плюнешь, ни с упырями самогону не попьёшь, ни в носу лишний раз не поковыряешься – этикет, видите ли! Не положено! А стала Бабой-Ягой, так можно и с нечистью дружбу водить, и Принцев к мракобесам посылать, и никто ничего не скажет: мне по статусу положено быть вредной, ехидной, и жить в избушке на курьих ножках, на досуге лакомясь запечёнными добрыми молодцами. А ежели и сделаю что-то полезное или хорошее, то всегда можно свалить на «бес попутал» или «мухоморы крепкие».

Баба-Яга посмотрела на собеседника и допила чай.

– Ядрёный он получился в этот раз! Да, и какая Принцесса будет сидеть за полночь с Лешим и разговоры разговаривать?

Самовар тихо пыхтел на столе, зудели комары, не решающиеся подлететь к заболтавшейся нечисти. Беседа журчала ленивым ручейком: столько было сказано и столько ещё надо было сказать.

(с) Екатерина Казарина

Сегодня в рубрике “Выходное чтиво” усинский поэт и прозаик Николай Попов. Если вы хотите стать участником этой рубрики, то пришлите к нам в редакцию свое творение по адресу: .

– Ты бы подумал, Жданов, может, останешься? Мы бы тебе комнату в общаге выделили, а потом и квартирку. Работал бы мастером, сосенки валил. Бригаду из зеков, сам бы собрал.

– Нет, Михалыч, наработался. Домой хочу. Сыну пятнадцать лет, а я его и не видел ни разу. Он после родился. Меня уже закрыли.

– Так и нет у тебя ни дома, не семьи. Жена сразу развелась. Где жить то будешь?

– Дом у меня в посёлке, от матери остался. Жена в городской квартире, а я там.

– Ну ладно, Володя, как знаешь. Если что не так пойдёт, возвращайся, примем без разговоров. Такого бугра, как ты, ещё поискать.

– Бывай, Михалыч.

Купе встретило неприветливо. Сверлили спину недобрыми взглядами, пока устраивал вещи, да укладывался на верхнюю полку. «Будут теперь в полглаза спать, а то и по очереди», – внутренне усмехнулся бывший зек Жданов, но не обиделся. Растянулся на полке, да попытался отдаться покачиванию вагона, чтобы заснуть. Мысли думанные- передуманные за срок снова захватили и понесли, мешая спать. Семнадцать лет назад, он также возвращался домой, списанный по ранению со спецназа. Также качался вагон, стучали на стыках колёса, но тогда впереди ждала жизнь. Было всё как-то определённо и светло. Пять армейских лет среди гор, болот, разрушенных улиц городов, смертей, безвозвратно уходили в прошлое. Мирная жизнь, мирная работа воодушевляли спокойствием и размеренностью. Так и вышло. Жену Галю он встретил на заводе. Немногословная, открытая и добрая, она быстро создала уют в их небольшом домике в посёлке. И то же самое сотворила в Володьке. С её появлением жёсткая спецназовская броня слой за слоем сходила с него, превращаясь в лёгкую кольчугу. Беда нагрянула, когда Галя делала ремонт в их новенькой квартире, а Жданов собирал вещи в доме. Стук в дверь оторвал его от этого занятия, и он пошёл открывать. На пороге стояли трое парней, явно в недопитом состоянии.

– Чё, долго так? – один из них нагло уставился на Володю.

– Что-то случилось ребята? – спросил Жданов, инстинктивно разворачиваясь левым боком к гостям и перенеся центр тяжести тела на правую ногу.

– Тут у вас притончик, что гонит самогончик? Хочется приобрести, – нараспев по блатному произнёс парень, хищно щерясь в улыбке.

– Мы не торгуем, – ответил Жданов, намереваясь закрыть дверь.

– Сами стал быть, пьёте, а страждущим отказываете. Придётся провести небольшую экспроприацию, – парень вставил в проём двери ногу, хотел оттолкнуть Жданова, но неожиданно потерял сознание, стукнувшись головой о стену. Остальные кинулись в бой, но тоже непонятным образом очутились на земле. Встали, отряхиваясь. Первый ещё лежал.

– Нету тут самогона ребята. Не гоним мы. Уходите по-доброму.

Парни матерясь, примеривались для следующей атаки. Один неожиданно прыгнул, Жданов остановил его ногой, боковым зрением увидел остриё ножа, и через секунду нож был в печени первого, самого наглого парня, который, придя в себя, напал сзади. Остальные не вникнув в момент, продолжили нападение, и скоро Володя стоял один посреди двора.

Суд прошёл быстро, и как-то незаметно. Говорили о том, что страна учит своих солдат защищать свой народ, а не калечить и убивать. Что есть нормы необходимой самообороны, которые Жданов превысил. Когда ему дали слово, он сказал просто:

– Я увидел нож. Меня хотели убить. Я опередил. Этому меня научили. Я этого не хотел.

Откуда взялся нож, следствие не установило. Поэтому Жданову дали полный срок. А следующий срок он получил уже через месяц. Этап шёл на север. Что разглядел в глазах

зека начальник конвоя, но видимо увидел нечто подлежащее воспитанию. Поэтому вечером в клетку вошли двое с дубинками, а вышел один Жданов – позвать помощь. Бежать он не пытался, но на следующем суде ему не поверили. Мешало видать, присутствие потерпевших инвалидов да их плачущих жён. Так и накрутилось на судьбу пятнадцать лет срока, которые сейчас закончились. Вспоминая жизнь в зоне, среди обмана и предательства, среди низменных животных страстей, тяжёлой работы и вечных унижений, Жданов заметил, что простые трудяги тянулись к нему, чуя внутреннюю и физическую силу. А те, кто поздоровей и понаглей, постоянно проверяют на нём свой кулак, чаще, правда, оставаясь битыми. Так и проработал он длинный срок, вечно доказывая звание бригадира кулаком и умом, непонятным образом оставаясь человеком.

В родном городе ничего не изменилось. Веяло закостенелой провинцией и местечковой непосредственностью, которая кидалась в глаза слишком тесными контактами горожан. Даже вокзальный милиционер, проверив справку об освобождении, не стал утомлять ни лекцией, ни расспросами. Проходя по знакомым улицам, Жданов прислушался к себе, не шевельнётся ли в душе радость от возвращения. Нет, сколько он не вглядывался в двухэтажные дома, пыльные тополя, подпирающие серое небо, весёлых курсантов речного училища, провожающих взглядом каждую девчонку, сосредоточенных прохожих, в душе угнездилась усталость. Хотелось спрятаться за стенами и просто жить, не соприкасаясь с внешним миром.

До Галиной квартиры он дошёл уже под вечер. Боялся днём не застать дома. Остановился возле двери, скинул с плеча вещмешок, задумался немного нервничая. «Вот живут там люди, неплохо видимо живут. От них так далёк этот мир, в котором я прожил пятнадцать лет. А шагну за порог и занесу с собой всё то, что людям знать не надо, что противно человеческому естеству. Сын уже мужик, что-то ему про меня сказали, как-то объяснили моё отсутствие. И что я могу ему дать? Чему научить? За спиной война и зона. Плохие учителя. А Галя? Ни одного письма, ни одной передачи и свидания. На суде не плакала. Да и развелась сразу же. Тянула на себе воспитание сына. Нет, не вправе я вмешиваться в их жизнь, и сыну такой отец не нужен. Заберу ключи от дома и уйду». От этого решения стало легче, и Жданов позвонил. Дверь открыл крепкий, начинающий полнеть мужчина.

– Вам кого, – спросил он.

– Мне Галю… Галину, – быстро поправился Жданов. Он не ожидал присутствия посторонних. Не думал, что бывшая жена выйдет замуж снова.

Галя возникла за плечом мужчины. Ни чем не выдала своего удивления, поздоровалась, мигнув обоими глазами, как старому знакомому, и с полуулыбкой сказала:

– Проходи, Володя. С возвращением тебя.

– Я ненадолго, – взгляд Жданова застыл на пареньке, который вышел из комнаты. – Ключи только забрать.

Мужчина перехватил его взгляд, и понял, кто заявился к ним под вечер.

– Проходите, – он расплылся в натянутой улыбке, – посидим, поговорим.

Вся сущность Жданова потянулась к сыну, но он пересилил себя и сказал:

– Устал с дороги. Я может, потом зайду.

– Ну, как знаете. Неволить не будем. Алексей принеси ключи от дачи.

Паренёк ушёл вглубь квартиры. Повисла неловкая пауза. Галя, не отрываясь, смотрела на бывшего мужа.

– Ты как? – просто спросила она.

– Нормально, – Володя почувствовал учащённое биение сердца, от внезапной нежности к жене и сыну. – Освободился вот.

Вернулся сын, протянул связку ключей. Жданов, не поднимая на него глаз, принял их, вскинул вещмешок и спустился по лестнице.

«А ведь всё могло быть и по-другому. На месте этого мужчины мог бы быть и я», – думал Володя, проходя по тёмным улицам. – «Чего проще, вывернул бы нож у этого

пьяного урода, набил бы всем морду, и не было бы этого срока. Была бы жизнь, работа, жена, сын. Тихое счастье. Покой. Ходили бы с сыном на рыбалку, с женой в гости. Прошлого не вернёшь».

Дом, казалось, не постарел за его отсутствие. Наоборот выкрашенный в тёплый зелёный цвет, с добротным забором, он казался немного сказочным. Ухоженный огород, тропинки из камней, аккуратно уложенный инструмент, давали понять, что за ним следит настоящий хозяин. Взамен старой баньки стояла новая. Светлела ошкуренными брёвнами, в глубине огорода. Жданов вошёл в дом, внимательно присматриваясь к каждой мелочи, к каждому изменению в его убранстве. Кругом царил уют. Дом был не его. Он присел на кровать, закрыл лицо руками, посидел в таком положении, потом резко встряхнулся и упал на подушку. «Уеду!» – была его последняя мысль, прежде чем он заснул.

Наутро он отправился в милицию. Опер примерно его лет, с плакатной внешностью, с иронией во взгляде, внимательно осмотрел его документ, откинулся на стуле и спросил:

– И что мы вчера не явились?

– Устраивался на новом месте, – Жданов сидел на табуретке спокойно, прямо и безучастно смотрел на опера. В своей жизни он их видел много.

– Да, сигнальчик на тебя уже есть, – милиционер открыл шкафчик, достал вручную исписанный листок, что-то в нём прочитал, и продолжил. – Ворвался в квартиру бывшей жены, требовал ключи… Как это понимать, Жданов?

– Требовал… Ворвался… – Володя удивлённо покачал головой.

– Да именно так. – Опер встал, прошёлся по кабинету. – Ты, конечно, понимаешь, что на основании этого, я тебя закрыть не могу. Опытный. Но я тебе советую – уезжай. Ты мне в этом городе не нужен. Не сегодня, так завтра я тебя всё равно верну на зону. Так что думай. – Он снова присел, испытывающе посмотрел на бывшего зека, и закончил, – Свободен, пока.

Это было неожиданно, даже привыкшему к подлостям людей Жданову. Неужели всё из-за дома. Галя как-то не представлялась ему бегающей по милицейским кабинетам. Наверно, муж. Конечно, он много труда вложил, приводя его в порядок. А теперь там поселится чужой человек. Жданов уже пожалел, что не поговорил вчера с ним. Объяснил бы, что собирается уезжать. Что поживёт, пока не справит паспорт.

Здравые мысли постепенно заменила злость. Дом то всё-таки его. В нём он вырос. Оттуда его провожала в армию мама. А этот – взял, отремонтировал, видимо думая, что он сгинет в зоне, и теперь выживает его из города.

С этими мыслями Жданов забрёл на пустынную улочку. Перед ним на тротуаре лежал бумажник. Настолько полный, что края купюр выглядывали по краям. Володя остановился. Бумажник притягивал блестящей кожей. Хотелось раскрыть его, ощутить вес, подержать в руках купюры. Зек улыбнулся «фраерскому» счастью. Потом сделал два шага на проезжую часть, обошёл место, где он лежал и пошёл дальше, не оглядываясь. Свернув за угол, не удержался и выглянул. К бумажнику подошёл человек в гражданской одежде, но в форменных милицейских ботинках, и положил его в карман. Зек снова улыбнулся, покачал головой и пошёл к дому.

На следующий день к нему явился ожидаемый гость – новый муж Галины. Постоял вежливо на пороге, дождался приглашения и, войдя, стал ревниво осматриваться. Жданов читал письма от сослуживцев, накопленные за эти годы и прибранные заботливой рукой бывшей жены. Письма были старые, все десятилетней давности, но читать всё равно было приятно. Гость скользнул по ним взглядом и сказал:

– Я-то выкинуть хотел, жена не дала. Видать и не зря. Пригодились, – он сделал ударение на слове жена. – Я ваших блатных понятий не знаю, поэтому просто предлагаю выпить. Не забрезгуешь, с «фраером»-то посидеть. Меня Игорь зовут.

Жданов кивнул, пожал протянутую руку, тоже представился. Игорь вытащил из-за пазухи бутылку, сходил в кухню и вернулся уже со стаканами и нарезанными огурцами.

Подвинув небрежно письма, он по-хозяйски налил, чокнулся со Ждановым и без тостов выпил. Володя коснулся стакана губами и поставил его на стол. Игорь заметил это.

– Видать всё-таки в падлу со мной выпить.

– Не пью я. Да и в зоне не только блатные сидят, – Жданова коробила провоцирующая манера говорить со стороны гостя.

– Не пьёшь?! Кому ты рассказываешь? Я, таких как ты, повидал. Выйдут, прикинутся этакими ангелочками, новую жизнь типа начинают, а бабы и уши развесили. Потом снова дружки, водочка, срок. Нового ничего не создали, а старое порушили, да так что ни один реставратор не возьмётся восстановить, – гость говорил зло, черты лица его сузились, видимо он готовился к разговору.

– Ты ведь меня совсем не знаешь. Ни откуда я пришёл, ни того, что я хочу.

– А кто ты такой, чтоб мне тебя под микроскопом разглядывать. Явился, всех всполошил, Алешка вопросы задавать начал, Галя всю ночь не спала, ворочалась. Значит, шевельнулось что-то в душе, потянулась она к тебе. А мы вместе 11 лет. Душа в душу. Как считаешь, дам я тебе нашу жизнь испортить? – Игорь налил себе и, не закусывая, выпил.

– Не собираюсь я никому мешать. Я домой приехал.

– Да ты одним присутствием мешаешь. Лешкина кровь к тебе потянется. А он мне сын. И по закону тоже, между прочим, – гость встал, заходил по комнате, уверенный в своей правоте, подкреплял свои слова резкими жестами. – Галя не твоя жена, и даже дом этот не твой. Всё здесь: кровать, посуда, мебель – моё.

Он неожиданно присел, заговорил тихо, почти умоляя:

– Уезжай, а? Ну, что ты здесь оставил. Чему ты можешь научить сына? Глотки резать да лес валить? А я его человеком сделаю. Уезжай! Завербуйся на север, там таких полно. Если деньги нужны, я дам, заработаешь, вышлешь.

Странно гость почти в точности повторил мысли Жданова, но теперь ему не хотелось уезжать. Внутренний протест, гордость, мешали ему поступить здраво. Поэтому он твёрдо посмотрел в лицо Игорю и сказал:

– Ты, Игорь, не говори мне, что надо делать. Сам разберусь. А насчёт человека, которого ты собираешься сделать из Лешки… Если он будет похож на тебя, то лучше не надо. Не человек ты, и тем более не мужик. Побежал ведь с утра в милицию. Не погнушался лживую писульку оставить.

Гость резко расслабился, опустил голову на грудь, посидел так, потом встал, посмотрел на Жданова с жалостью и сказал:

– Ну, что ж, по-хорошему не вышло. На этот случай у меня тоже план есть. Или подумаешь? Я ради Гали и сына ни перед чем не остановлюсь.

Жданов молчал. Посмотрел на Игоря. Вспомнилось, не совсем кстати, как прибыл на зону совратитель собственных детей. И побежал прямо с этапа в оперчасть. Месяц потом ходил в бригадирах, стучал открыто, да над людьми измывался. Пока не прирезал кто-то. Игорь был совсем не похож на него. Но что-то общее всё же было. Может уверенность в своей защищённости.

– Ладно, смотри, приблатнёный, как таких обратно к параше возвращают, – Игорь вдруг неожиданно стукнул лбом об угол дверного косяка, по носу потекла кровь. – Жди ментов, – сказал он и вышел из дома.

Жданов остался один. Вслушивался в тишину дома. «Неужели он многого хотел. Всего одну жизнь и одну свободу. Любимую жену и сына. Простое счастье. Тихий домашний уют. Почему кто-то или что-то всё время встаёт на пути его простых желаний». Он положил голову на руки. Захотелось заплакать как в детстве, но слёз не было. Была пустота и апатия.

В таком положении и застал его тот самый опер. Он зашёл с расстегнутой кобурой, в сопровождении двух сержантов с автоматами. Осторожно огляделся, понял, что опасности нет, и с ухмылкой посмотрел на Жданова.

– Недолго музыка играла… Я же сказал, что закрою, – он остановился возле стола, на котором стояла недопитая бутылка. – Побухать успел, пора и назад возвращаться.

Жданов не реагировал. Сидел и смотрел на свои руки.

– Ну что, тебе впервой что ли? – Опер встал сзади. – Лапки за спину, окольцуемся и полетели в края не слишком тёплые.

Жданов не пошевелился.

Опер, потеряв терпение, положил руку к нему на плечо, намереваясь резко скрутить бывшего зека, но ощутил неожиданную боль в заломленной кисти, согнулся, и в ту же секунду Жданов оказался за его спиной.

– Бросаем железки, ребята, – приказал он сержантам.

Те растерянно смотрели на происходящее, не опуская, правда, автоматов.

– Тебе же вышак светит, – прохрипел опер через зажатое опытной рукой горло.

– Прикажи мальчикам бросить железо, а то я отберу, и будет очень больно, – Жданов уже завладел пистолетом, но не направлял его на людей. – А сами на пол, и все останутся живы.

– Положите оружие, ребята, – опять прохрипел опер, – Сдавайтесь. Всё равно никуда не уйдёт.

Сержанты с готовностью побросали автоматы, и легли на пол. Жданов ловко связал всех троих. Подобрал автомат, забрал у пленных все магазины, и аккуратно сложил всё в вещмешок. Подошёл к оперу, присел на корточки, улыбнулся устало и сказал:

– А я ведь уехать хотел. Получил бы паспорт, и не было бы меня в городе. А теперь конец твоей карьере. Не простят тебе этот случай. Потерю личного оружия никогда не прощают. Я знаю.

– Да куда ты денешься без документов. Сегодня же в розыске будешь. Город обложат так, что мышь не проскочит. Сдайся, и я этот случай забуду.

– Ладно, бывай, мент, – Жданов направился к выходу и запер дверь. Как по команде послышались крики пленённых милиционеров. Он оглянулся на дом, чуть поклонился ему, швырнул ключи в поленницу, и скрылся в переулке. Больше его никто никогда не видел.

(с) Николай Попов